Сто лет
Шрифт:
— Что ты имеешь в виду, говоря, что единственная это знала? — спросил Ханс и доел булочку.
— Просто знала, и все. Ведь я была там одна, — проговорила Йордис.
— Грустный сон, — сказала Эрда и бросила на противень тесто для первого хлеба.
— Я-то была живая...
— В твоем положении это вредный сон, — сказал Ханс.
— Человек не властен над своими снами, — заметил Бьярне.
— Скорей бы кончилась эта война! — воскликнула Эрда. — Все эти продуктовые карточки...
Йордис глубоко вздохнула, потерла рукой спину и выпрямилась.
— Когда не будет карточек, мы с Хансом останемся без работы, — засмеялся Бьярне.
— Как бы там ни было, но нам еще не плохо, — тихо сказала Йордис.
Низ живота тянуло. Неужели подошло время? Она медленно встала и поблагодарила за кофе с булочками. Потом прошла в сени, чтобы взять анорак и сапоги. Ей хотелось выйти в уборную, чтобы побыть одной.
К хлеву вела скользкая тропинка. Синели сугробы, хотя было еще не поздно. Йордис шла раскинув руки, словно канатная плясунья. На невидимом канате.
Бьярне заботится о своей семье, подумала она. Построил дом, и хлев тоже совсем новый. Правда, они с Эрдой поженились еще до войны. С тех пор прошла как будто целая жизнь. Все это было до того, как она купила велосипед. До того, как начала работать у Педерсенов на Хамарёе. До того, как встретила Ханса.
Сидя в уборной, она снова почувствовала, что у нее внутри как будто что-то рвется. Здесь, у Эрды, рожать во всяком случае нельзя. Эрде хватает своих забот. Хельга обещала Йордис помочь при родах. А более надежного человека, чем Хельга, Йордис не знала.
Войдя в сени, она услыхала сердитый голос Эрды:
— Бьярне, ты должен известить власти, что у тебя есть сапоги! Немцы объявили, что это нужно сделать до четвертого ноября!
— И ждать, что они явятся и заберут мои последние сапоги?
— Бьярне прав, Эрда. Резиновых сапог теперь не достать. А искусственный материал и рыбья кожа для зимы не годятся, — заметил Ханс.
— Они не думают, что нам тоже нужна обувь. Для этих парней с большими ногами мои сапоги на вес золота. И не кричи об этом так громко, Эрда, — шепотом сказал он и вышел в сени с сапогами в руках. Они сохли возле печки.
— Но если ты встретишь немцев, они оторвут у тебя сапоги вместе с ногами! С чем ты тогда останешься? — прошипела Эрда в открытую дверь.
— С тобой! — хохотнул Бьярне.
— Тебе лишь бы смеяться. Но ведь правда, все, за что мы платим свои кровные деньги, в любую минуту может оказаться в этих жадных немецких лапах! — возмутилась Эрда, забыв, что хотела отчитать Бьярне.
— Альфред тоже не известил, что у него есть сапоги. На сапогах ведь не написано, заявлено о них или нет, — примирительно сказала Йордис.
— Альфред — рыбак! Он не может идти на промысел босиком. Бьярне — другое дело. Здесь у нас многие готовы стать полосатыми, они на кого хочешь донесут, — не сдавалась Эрда.
— Люди, которые зарыли свои ружья, рискуют куда больше, чем я, — сказал Бьярне и покосился на Ханса.
— Нам пора домой, — тихо сказала Йордис и положила руку на плечо Хансу.
— Почему? Ведь мы собирались побыть тут до вечера, — удивился Ханс. —- Мы с Бьярне еще зайдем поболтать с соседом. — Он говорил громко.
— Ты не понимаешь? Мне нужно домой, — снова попыталась она.
— Я понимаю только, что ты всегда что-нибудь придумаешь!— сердито огрызнулся Ханс.
Йордис стояла посреди кухни, Эрда занималась малышом и на нее не смотрела. Она как будто ничего не слышала. Бьярне уже вышел на крыльцо.
Йордис прошла мимо сестры обратно в гостиную. Поправила диван, на котором спала. Ей было слышно, как за окном мужчины говорили с детьми. Потом под их ногами заскрипел снег, они пошли к соседу.
И опять эта тлеющая боль. Это неизбежное. Которого ей хотелось бы избежать. По крайней мере, пока они с Хансом не помирятся.
Может, стоит сказать Эрде? Нет, тогда Эрда ни за что не отпустит ее домой одну. Она быстро надела бриджи, джемпер и шерстяные носки. Быстро сложила в рюкзак нехитрые пожитки — юбку на бретелях, ставшую ей слишком узкой. Щетку для волос. Коричневую обертку от шоколада "Фрейя", которой она обычно натирала щеки. От нее кожа приобретала красивый цвет.
— Мне надо домой, — сказала она, возвращаясь на кухню.
— Вы поссорились?
— Даже не знаю, — буркнула Йордис.
— Думаешь, он рассердился, что я заговорила о Турстейне?
Йордис молча пожала плечами.
— Может, останешься? Я сварю на обед солонину.
— Нет, я пойду. Пойду через болото, так ближе.
— А Ханс?
— Я пойду медленно, если захочет, может меня догнать. Я пойду прямо через болото.
— Мне это не нравится, — сказала Эрда.
— Я тысячу раз ходила этой дорогой!
Йордис, не оглядываясь, скользила на лыжах. Она ушла уже так далеко, что теперь Ханс при всем желании не смог бы ее догнать. Очевидно, они с Бьярне все еще сидели у соседа. Только бы он не рассердился еще больше.
Неужели пришло время? Йордис думала об этом все девять месяцев. Радовалась и страшилась. Плохо представляла себе, как они будут жить, когда ребенок родится. Разум словно противился этому. С одной стороны, ребенок — это, конечно, радость, но с другой — она как будто потеряет самое себя. Ведь она видела, как приходится ее сестрам. Жизнь вроде переставала для них существовать. А ведь раньше не проходило дня, чтобы ей не хотелось совершить что-нибудь невозможное. Она мечтала увидеть мир.