О мертвых мы поговорим потом.Смерть на войне обычна и сурова.И все-таки мы воздух ловим ртомПри гибели товарищей. Ни словаНе говорим. Не поднимая глаз,В сырой земле выкапываем яму.Мир груб и прост. Сердца сгорели.В нас Остался только пепел, да упрямоОбветренные скулы сведены.Трехсотпятидесятый день войны.Еще рассвет по листьям не дрожал,И для острастки били пулеметы…Вот это место. Здесь он умирал —Товарищ мой из пулеметной роты.Тут бесполезно было звать врачей,Не дотянул бы он и до рассвета.Он не нуждался в помощи ничьей.Он умирал. И, понимая это,Смотрел на нас, и молча ждал конца,И как-то улыбался неумело.Загар сначала отошел с лица,Потом оно, темнея, каменело.Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.Запри все чувства сразу на защелку.Вот тут и появился соловей,Несмело и томительно защелкал.Потом сильней, входя в горячий пыл,Как
будто настежь вырвавшись из плена,Как будто сразу обо всем забыл,Высвистывая тонкие колена.Мир раскрывался. Набухал росой.Как будто бы еще едва означась,Здесь рядом с нами возникал другойВ каком-то новом сочетанье качеств.Как время, по траншеям тек песок.К воде тянулись корни у обрыва,И ландыш, приподнявшись на носок,Заглядывал в воронку от разрыва.Еще минута. Задымит сиреньКлубами фиолетового дыма.Она пришла обескуражить день.Она везде. Она непроходима.Еще мгновенье. Перекосит ротОт сердце раздирающего крика, —Но успокойся, посмотри: цветет,Цветет на минном поле земляника.Лесная яблонь осыпает цвет,Пропитан воздух ландышем и мятой…А соловей свистит. Ему в ответЕще — второй, еще — четвертый, пятый.Звенят стрижи. Малиновки поют.И где-то возле, где-то рядом, рядом.Раскидан настороженный уютТяжелым, громыхающим снарядом.А мир гремит на сотни верст окрест,Как будто смерти не бывало места,Шумит неумолкающий оркестр,И нет преград для этого оркестра.Весь этот лес листом и корнем каждым,Ни капли не сочувствуя беде,С невероятной, яростною жаждойТянулся к солнцу, к жизни и к воде.Да, это жизнь. Ее живые звенья,Ее крутой, бурлящий водоем.Мы, кажется, забыли на мгновеньеО друге умирающем своем.Горячий луч последнего рассветаЕдва коснулся острого лица.Он умирал. И, понимая это,Смотрел на нас и молча ждал конца.Нелепа смерть. Она глупа. Тем болеКогда он, руки разбросав свои,Сказал: «Ребята, напишите Поле:У нас сегодня пели соловьи».И сразу канул в омут тишиныТрехсотпятидесятый день войны.Он не дожил, не долюбил, не допил,Не доучился, книг не дочитал.Я был с ним рядом. Я в одном окопе,Как он о Поле, о тебе мечтал.И может быть, в песке, в размытой глине,Захлебываясь в собственной крови,Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине:У нас сегодня пели соловьи».И полетит письмо из этих местТуда, в Москву, на Зубовский проезд.Пусть даже так. Потом просохнут слезы,И не со мной, так с кем-нибудь вдвоемУ той поджигородовской березыТы всмотришься в зеленый водоем.Пусть даже так. Потом родятся детиДля подвигов, для песен, для любви.Пусть их разбудят рано на рассветеТомительные наши соловьи.Пусть им навстречу солнце зноем брызнетИ облака потянутся гуртом.Я славлю смерть во имя нашей жизни.О мертвых мы поговорим потом.
1942
Жаворонок
Памяти К. Мархеля
Под сапогами оползает глина,И вот опять встает перед тобойСнарядами разрытая равнина,Где третьи сутки колобродит бой.Дрожит земля от бешеного гуда,На сорок верст ворочается гром,А он вспорхнул и с вышины, оттуда,Рассыпался звенящим серебром.Свистели бомбы. Тявкали зенитки.Протяжный гул, невероятный вой…А он висел на золотистой ниткеМежду разбитым небом и землей.Как будто бы пронизывала телоЖивотворящей радости волна.Моя земля травинкой каждой пела,Таинственного трепета полна.И раненый смотрел на клубы дыма,Прислушивался к пенью, не дыша.Здесь смерть была, как жизнь, необходима,И жизнь была, как песня, хороша.
1943
Весна
Виталию Василевскому
…Мне грустно от сознанья,Что так невыразительны слова.Полна таинственного содроганьяВесенняя природа. СиневаСквозит над лесом. Робкая траваНа солнцепеке зеленеет. ЛомокСхвативший за ночь лужи у каемокС ажурными прожилками ледок.Седой лишай на валунах намок.Снег ноздреват. Прозрачен и хрусталенРучья стремительного перелив.Серебряные почки тонких ивГорят на солнце. Пятнами прогалинПокрыто поле. Черные грачиСидят на кучах темного навоза.Сквозь легкий пар скользящие лучиНисходят в землю. Тонкая береза,Как девочка, стоит на берегу.Я счастлив тем, что увидать могу,Как утром занимается заря,Подслушать бормотанье глухаря,Понять в тиши упрямый рост растений,Язык неумирающей воды,Перемещенье воздуха и тени,Сверканье звезд, звериные следы,Движенье соков по стволу сосны, —Я счастлив ощущением весны.Она во мне. Я вижу — надо мноюВ сиянье ослепительного дня,В лазури растекаются, звеняНа тонких струнах, жаворонки. ХвоюНа синих елях ветер шевелит.Мне давнее предчувствие велитПоторопиться, не теряя мига,Не обойти вслепую стороной.Природы неразрезанная книга,Как жизнь моя, лежит передо мной.И в этот миг, наперекор покою,Наперекор забвенью, не спеша,Невыразимым счастьем и тоскою,Как чаша, наполняется душа.Прекрасен мир! Он нерушим и прочен.Непобедим и вечен человек.Блестят ручьи, и оседает снегВ канавах развороченных обочин.Но, повстречавшись с пулею слепой,На желтую разъезженную глинуОн здесь упал с пробитой головойИ в грязь густую вмерз наполовину.Мели снега. Звенели холода.И солнце вновь дробится в каждой склянке.Еще не унесла его останкиХолодная весенняя вода.Они лежат, промытые насквозь.Шинель,
как пепел, на ветру истлела,И выпирает ключевая костьИз темного, бесформенного тела,И вылезает за ребром ребро,Со лба сползает кожа, как повязка,И зеленью покрылось серебро,И свастика заржавела, и каска.И сжатый рот, как серый камень, нем.Что делал он и шел сюда зачем?Ведь этот мир, в накрапах желтых пятен,Наш до конца — и только нам понятенИ чужд ему. Мир им обезображен:Не счесть воронок и глубоких скважин,Подкошенных деревьев. От селаОстались только пепел да зола.Летучий прах и мусор ветром скучен.На кольях уцелевшего плетняГоршки торчат, как головы. Как скученТяжелый вид. Ни дыма, ни огня.Ревет река, и берега покаты.У переката пенный бьется валВ быки и сваи черные. Пока тыВ оцепененье каменном стоял,Уже расцвел подкошенный орешник,Заплыл смолой в стволе сосны свинец.И в чудом сохранившийся скворешникВеселый возвращается скворец.Малиновка у ржавого лафетаСвила гнездо и вьется у гнезда,Поет и заливается с рассвета.Гори, моя солдатская звезда!О, дай мне сил и мужества, наполниМои глаза сверканьем синих молний,Весенним громом уши оглуши,Наполни сердце самой едкой желчью,Дай мне азарт, и дай повадку волчью,И вырви жалость из моей души.О, проведи меня по бездорожью,Развей по ветру горький смрад и прах,Чтоб мир опять заколосился рожью,Чтоб хмелем и смородиной пропах.Пленительна, печальна и ясна.За наступленьем шествует весна.Цветет земля. Отныне и вовек —Прекрасен мир и вечен человек!
1944
«Есть радость ясная в начале…»
Есть радость ясная в начале,Обида темная — в конце.А ты живешь одна — в кольцеСвоих страстей, своей печали.Твоя судьба в твоих руках,Она легка и одинока.Я ни обиды, ни упрекаНе вижу в медленных глазах.Меня гнетет одна досада,Тот молчаливый приговорНепоправимого, в упор,Случайно брошенного взгляда.
1944
«Совиных крыл неслышный взмах…»
Совиных крыл неслышный взмах,Потом дождя прямые струиИ первые вполупотьмахСлепые наши поцелуи.Когда одна из полутьмыТы шла задворками из дому,Когда почувствовали мыЕще неясную истому,Когда над лесом круглый громНа части разлетелся с треском,Когда горело все кругомОт фосфорического блеска, —О, как та ночь была светла,Как, светляков не замечая,Она густой росой теклаСо щавеля и молочая,Когда глаза твои моюНасквозь пронизывали душу, —Нет, я прощенья не молюЗа то, что этот мир разрушил,За то, что я в глаза другимСмотрел и обнимал за плечи.И вместо сердца горький дым,И мне оправдываться нечем.Меня твой образ сторожитИ дожидается ответа.На грешных днях моих лежитУпреком след ночного света.
1944
«В какой-то миг мне стала ясной…»
В какой-то миг мне стала яснойВся неизбежность этих встреч,И воля в ярости напраснойНас не могла предостеречь.Сад, хрупким золотом пронизан,Горел последнею листвой.Закаты плыли по карнизамИ умирали над Невой.И звезды крупные смотрелиВ разбег медлительной волны,Как будто в мире в самом делеНет больше мира и войны.
1944
«Какая нива встанет на местах…»
Какая нива встанет на местах,Где вся земля в могилах и крестах,Где солнце поднимается во мгле?Но мы живем на зависть всей земле!И дерзости в простых сердцах у насОгонь неистребимый не угас.Хочу, чтоб мысль и кровь друзей моихВошли в суровый откровенный стих,Чтоб он неправдою не оскорбилТоржественную тишину могил,Чтоб он вошел как равный в честный кругМоих друзей.
1945
«Мне все здесь дорого и свято…»
Мне все здесь дорого и свято,У черных Пулковских высот:Могила русского солдата,На желтом бруствере осот,Мать-мачехой и повиликойС боков обросший капонир,Перевороченный и дикий, —Какой-то первозданный мир.Кирпичная щербатая стена,Моих друзей простые имена.Мне хочется, чтоб девушки и детиПришли сюда на утреннем рассвете,Чтоб день был светел, чтобы ветер тих,Чтоб солнце золотилось на дороге.…Забудь свои печали и тревоги,Здесь мертвые спокойны за живых.
1945
«Есть мудрый смысл в непостоянстве…»
Б. Семенову
Есть мудрый смысл в непостоянствеПрироды чистой и простой.Мой вечный спутник, ветер странствий,Еще неистовее вой.Клубясь, лети в дорожной пыли,Чтоб только свист по сторонам.Мы, знаю, слишком быстро жили,И твой порыв по сердцу нам.
1945
«Печаль. Она приходит после…»
Печаль. Она приходит после.Еще размах, еще бросок…В последний раз ударят весла,И лодка врежется в песок.За ней волна, как гром, накатит,И камыши прохватит дрожь.И может быть, совсем некстатиТы засмеешься и замрешь.Волна сойдет. Дрожа от зноя,Качнется тонкая лоза.Заглянет солнце золотоеВ твои лукавые глаза.Я ждал тебя совсем инуюВ обманчивой моей судьбе.Прости меня, что я ревнуюВесь мир сверкающий к тебе.
