Сто тысяч миль
Шрифт:
Началось, конечно, с приземления, которое повредило намного больше систем, чем нам в том призналось автоматическое оповещение в своём сжатом рапорте. И самым ужасным был даже не «Исход», оказавшийся билетом в один конец, неспособный выдержать дорогу обратно на «Ковчег». Из-за короткого замыкания в статоре сгорело реле регулятора напряжения, а вместе с ним запёкся и наш радиомодуль. И виной тому были мы с Рейес, в ускоренном режиме пытавшиеся остановить падающие на землю полторы тысячи тонн. Винить нас в этом никто не рискнул, но факт оставался фактом: мы оказались в полной изоляции на незнакомой планете, и всё, что у нас осталось — непригодный к полётам корабль. Было даже страшно представить, что в тот момент творилось на станции: «Исход» подавал признаки жизни, успешно снижаясь, а потом
Многие с трудом перенесли приземление. Перегрузка во время полёта, когда корабль швыряло, крутило и переворачивало, была отрицательной — около минус одного-двух ускорений свободного падения. В случае положительной мы бы вынесли все плюс десять, а здесь минус три-четыре «джи» уже были смертельными. Кровь из ног и туловища под действием ускорения приливала в голову, концентрируясь в сосудах головного мозга, а они лопались от давления, создавая множество микроинсультов. В момент удара о Землю перегрузка стала настолько чудовищной, что ещё сильнее усугубила состояние пострадавших. От неизбежной смерти их спасла только её кратковременность. Почти всех из нас тут же вывернуло наизнанку, стоило отстегнуть ремни и встать на ноги, перед глазами плыло, а белки глаз стали красными от лопнувших сосудов. На плечи надавила безжалостная земная гравитация. Последнее, что я тогда помнила — это как мы, обессиленные, на коленях ползли по проходу ко всем, кто лежал без сознания, и стаскивали их с кресел, чтобы оказать первую помощь.
Спустя пару часов мы собрались в капитанской рубке, рассевшись кто куда. Глаза у всех оставались жутковато-красными. Рэйвен и Джаспер прятали их в мониторах, вглядываясь в показатели датчиков, Джон привалился к пульту с мигающим кнопочками и рассматривал значок у себя на груди. Харпер сидела на полу рядом с Монти, которого мы едва вернули к жизни, Финн шатался, гуляя по рубке — привыкал к гравитации. Мы с Уэллсом вычеркнули из списка «Сотни» двоих и всё смотрели на их фамилии. Невысказанной повисла мысль: они первые, но не последние жертвы этой планеты.
— Итак, что мы имеем? — не вынес тишины Джаха.
— То, что «Исход» — тупая старая развалюха, — тут же откликнулась Рэйвен. — До починки теплозащиты, системы подачи давления, зажигания и трёх блоков двигателя на нём можно улететь разве что на тот свет. Срок ремонта — ближайшая вечность.
— А с радиомодулем что? — встрепенулась я. — Надо подать сигнал, что мы живы. Может, Советники поторопятся с ремонтом «Спутника» и спустятся к нам первыми?
Джон насмешливо фыркнул.
— Забудь ты уже про «Ковчег», Гриффин. Они ничем нам не помогут.
— Он прав, — мрачно согласился Финн. — Они нам могут только удачи пожелать, но толку?
— Они же думают, что мы погибли, — обескураженно пробормотала я, силясь представить, как больно сейчас маме. — Тем более модуль нужен нам как ретранслятор.
— Мы с Рейес попробуем взять запасной в грузовом отсеке и соорудить из него вышку, — ответил мне Джаспер. — Он слабее по мощности, потому сложно сказать, получится ли связаться с орбитой. А потом уже займёмся починкой старого.
Я вынуждена была согласиться, что план был неплох с учётом всего многообразия крайне срочных задач. Именно нам, офицерам экспедиции, предстояло первыми шагнуть вперёд, в большую, просторную неизвестность родной планеты. Мы должны были быть эталоном решительности и силы, мы должны были жертвовать своими интересами во благо интересов большинства, как это всегда делали Канцлер и Советники на «Ковчеге». Были ли мы готовы? Точно нет. Мы чуть не переругались за единственный ремонтный скафандр в аварийном отсеке, хотя в этом не было логики. Они создавались для условий без давления, температуры и гравитации. И они не спасут от катастрофической дозы радиации и скорее износятся от внешней кислотной и грубой среды. Но хотелось инстинктивно спрятаться, столько лет взрослея бок-о-бок с легендами о токсичной и смертельной Земле.
— Согласно анализаторам, воздух пригоден для дыхания. Двадцать два процента кислорода, — не отрываясь от мониторов говорил Джаспер.
— Уровень радиации составляет тридцать пять микрорентген в час, — вторила ему Рейес. — Не скажу, что прекрасно, но хотя бы не сто и не пятьдесят.
— Скорее всего в других регионах этот уровень может быть ещё меньше. Самая большая концентрация — в эпицентрах взрывов. Мы могли попасть в один из таких, — резонно заметил Мёрфи. — Можем собрать группу и исследовать территорию.
— Первоочередное дело — это безопасность, припасы и ремонт корабля, — напомнила я ему Протокол.
Уэллс кивнул, поддерживая мои слова. Джон закатил глаза от нашей неспособности увидеть глобальные перспективы, но не спорил. Еды у нас со скрипом было на две недели, воды — и вовсе на одну. Это максимум, что смогли сложить в корабль на «Ковчеге», чтобы не сжечь всё топливо при торможении у поверхности. Каждый фунт был на счету. На пару килограмм нагрузки требовалось не меньше восьми литров топлива. А кроме пищи ещё было тяжеловесное оборудование, фильтры, детекторы радиации, медикаменты и оружие. И сотня человек в среднем килограмм по шестьдесят каждый.
Первый вдох был испытанием, с которым не сравнилась даже наша жёсткая посадка. Первыми на Землю ступили мы с Уэллсом, за нами следовали Монти, Харпер, Джон и Финн. Рэйвен и Джаспер должны были идти последними, как самые квалифицированные механики, на случай, если с первыми что-то пойдёт не так. Нам было страшно, хотя все мы глубоко стыдились этого чувства. Колени подгибались под собственным весом, а вспаханные кораблём глубокие борозды и вовсе внушали благоговейный ужас, когда двери шлюза разошлись в стороны. Окружающее пространство едва освещалось нашими фонарями — была ночь, но сложно было не испытывать восторг. «Исход», сам того не зная, расчистил нам площадку для постройки лагеря в самом сердце леса. От насыщенного запахами и влажностью воздуха голова закружилась до тошноты. Повсюду раздавались звуки: уханья и редкие крики птиц, шелест листвы на ветру, стрёкот цикад. Мы вздрагивали при порывах ветра, что приносили с собой новый веер звуков и озирались, озирались, озирались. Эти порывы ничем не напоминали искусственную вентиляцию «Ковчега», сухую, колючую. Воздух пах свежестью, чем-то сладким, пряным, ласкал кожу. Мы сделали первый шаг и задрали головы, глядя в тёмно-синее, такое необычное небо, воздушное и плотное одновременно, с редкими вкраплениями звёзд. От открывающегося простора мутилось воображение, от красоты нового мира внутри защемило до дрожи.
Хотя вопрос выборов лидера напрашивался сам собой, мы решили его отложить. Просто разделили между офицерами список приоритетных задач и собрали группы до пятнадцати человек. Группам Уэллса и Финна, самым многочисленным и здоровым, предстояло начать возводить временный лагерь. Группе Джона поручили охрану и поиск внешних угроз. Рэйвен, Джаспер и их команды уже приступили к починке всех критически важных систем корабля, в том числе, радиомодуля и генератора. Монти ожидаемо выбрал задачу поиска воды и пищи, изучить их пригодность к употреблению вызвалась Харпер — как выяснилось, биолог и химик. Моя группа оказалась самой малочисленной — всего семь человек и я. Нашей задачей было следить за состоянием здоровья всей экспедиции и помогать всем, кому требуется помощь.
Мы не сидели на месте ни минуты. Сказывались последствия приземления, на плечи стали давить сто килопаскалей атмосферы и до невозможности большая ответственность. Многие строители хорошенько получили от деревьев при вырубке леса, пока не приноровились. Один из группы Джона при падении вывихнул плечо, излишне смело двинувшись по скользким мшистым камням. Но самое ужасное началось позже, когда мы поняли: наш укреплённый иммунитет бесполезен, если у нас нет антител к инфекциям. Помочь быстрее их выработать — вот его максимум. К вечеру вторых суток в палатке-лазарете лежало тридцать пять человек: с отравлением, температурой, кашлем, болями в груди и в животе. У всех остальных так болели кости и мышцы, что я не успевала выдавать обезболивающие, которые таяли на глазах. Приоритет был у тех, кто занимался физическим трудом, остальным надо было отказать, и я ненавидела эту часть своей работы. Возможность синтезировать ибупрофен у нас имелась, но времени и ресурсов как всегда было в обрез.