Стоход
Шрифт:
Лишь подойдя вплотную, Гриша увидел, что малыши рассматривают оружие, покрытое толстым слоем грязи и ржавчины. Вожаком среди них был Игорек, сын Александра Федоровича. Увидев Гришу, он сразу же заговорил с ним, радуясь, что может поделиться своими знаниями.
— Смотри, музыкант. Это все экскаватор достал со дна болота. Как думаешь, что это за сабля? — Босой ногой Игорек ткнул кривой тонкий кусок ржавчины длиной с метр и тут же добавил: — Мы задумали организовать при школе музей. Так и назовем его: музей Чертовой
— Это турецкий ятаган, — неожиданно для самого себя сказал Гриша и посмотрел по сторонам, не смеются ли.
Но никто не смеялся, потому что едва ли кто видел настоящий турецкий ятаган.
— Надо кислотой очистить, и все станет ясным, — посоветовал Санько.
— Кис-ло-той? — широко открыв карие, по-девичьи большие глаза переспросил Игорек. — Почему кислотой? Какой кислотой? Кто тебя учил?
— В Пинске школьники нашли на чердаке польский пулемет. Так уксусной кислотой снимали ржавчину. По радио говорили об этом.
— Гриш, а это французская шпага? Да? А это меч, папа говорит, наверно, самого Карла, того шведского короля, которому Петр Первый давал перцу под Полтавой.
Гриша не дослушал даже и половины того, что хотел рассказать ему Игорек, надо было ехать.
Возвратившись на первый понтон, к экскаватору, он спросил Санька, говорил ли он с Зосей.
— Сегодня все скажу, — шепнул тот, украдкой посмотрев в ту сторону, где работали девушки. — Вон она, видишь? Обещала вечером прийти посмотреть трофеи. Я пойду провожать… и… скажу…
— Конечно! Нечего стесняться: тебе все хлопцы завидуют. Скоро машинистом будешь!
Прощаясь с дедушкой, Гриша захотел хоть немного поработать рядом с ним. Взял лопату.
— Да мы тут сами, — сказал дед. — Ты вот учись музыке. Да так учись, чтоб не краснеть за тебя… Учись. Такая у тебя дорога. Э-э, Грыць… — дед смотрел на внука сквозь необычные для него слезы. — Если и вправду ты станешь музыкантом, то умирать буду спокойно: значит, и я прожил на свете недаром. Совсем недаром…
Больше говорить дед Конон, видимо, не мог. Опустился на кочку, кивнул внуку на другую. Оба сели, чтобы помолчать перед дальней и такой долгожданной дорогой.
Над болотом, которое совсем недавно слышало только проклятия да стоны, теперь разливались дружные, веселые песни. Люди пели о родных лесах, о голубых туманных вечерах, о любви, обо всем таком далеком от той вонючей черной грязи, которая чавкала и хлюпала под ногами.
По небу пролетели самолеты. Девушки, на минуту расправив спину, помахали им вслед. Уходя с болота, Гриша тоже махал большим тяжелым самолетам.
…Стоя в кузове автомашины и глядя на быстро убегающие назад родные места, Гриша чувствовал, что оставить свой край навсегда он не сможет: будет скучать по этим топям, по тихим заводям
Проводив внука, дед Сибиряк почувствовал пустоту в душе. Без всякого интереса посмотрел в ясное небо, где опять появились самолеты. Надсадно гудя, они гусиным строем летели на восток.
— Смотрите, смотрите, кто-то упал с самолета! — вдруг закричала Зося.
Воткнув лопаты, люди распрямили спины. Даже черная железная рука экскаватора застыла в воздухе.
На другую сторону экскаватора, там, где канал для спуска воды с Чертовой дрягвы был уже готов, упала огромная бомба, раздался взрыв, в небо взметнулась черная туча болотной грязи.
Дед Конон долго смотрел на то место, где минуту назад был готовый канал, а теперь кружилась грязная, ржавая пена, прыгали и лопались мутные пузырьки. По всему болоту пошел густой, гнетущий смрад.
Старик покачал головой. Вышел из канавы. И нахмурился, стоя возле развороченного болота.
— Тато! Тато-оо! — послышался надрывный крик Оляны.
Конон Захарович оглянулся. По болоту бежала перепуганная, раскосмаченная Оляна.
— Гриша! Гриша! Где Гриша? — задыхаясь, кричала она.
Конон Захарович развел руками:
— Так уехал же.
— Что ж я наделала? Что я наделала! — Оляна ухватилась за голову и заголосила.
— Да что случилось? — направился к ней Конон Захарович.
— Война! Война! Немец уже идет на Лунинец и Барановичи. И Гриша ж поехал через Лунинец! Сынок! Сыночек! — кричала Оляна, глядя через болото.
На северо-востоке слышались частые глухие взрывы и гул самолетов.
Дед Конон с яростью, будто под ногами лежал давний лютый враг, воткнул в болото старую, удобную, но теперь уже никому не нужную лопату.
Люди побежали домой.
На опустевшем болоте, как обожженная громом верба, стояла одинокая, несчастная мать.
— Гриша!
— Сынок!
— Сыночек!
В ответ ей все нарастал и усиливался гул и тяжелый рев фашистских бомбардировщиков.
— Гриша!
— Гриша!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Лопочет старая груша около хаты деда Сибиряка. Лопочет заунывно, приглушенно, точно все время к чему-то прислушивается, чего-то ждет. И о чем она лопочет?