Стоход
Шрифт:
Вдруг в этой свалке обуви Гриша заметил что-то зловеще знакомое. Крадучись, будто шел на хищного зверя, направился в угол.
— И что ты там увидел? — спросил удивленный Сюсько.
— Может, гадюка заползла, — испуганно сказала Ганночка и, осматриваясь вокруг, поспешно попятилась к порогу.
— Тот! Тот самый! — вскрикнул Гриша, ухватил небольшой старый сапог с порванным носком и бросился к сапожникам:
— Чей? Чей это сапог?
— Чего ты кричишь? — поднял на лоб очки Егор Погорелец.
— Дядя Ягор! — дрожащим голосом говорил Гриша. — Это сапог того человека, который убивал дедушку. Возле костра остались его следы. Я сразу узнал по скрюченному гвоздику! Вот смотрите, смотрите. Гвоздик загнулся червячком. Я
— Постой, постой. — Погорелец отложил работу и, с трудом разгибая спину, встал. Внимательно осмотрел сапог, учинивший людям столько бед, и направился в конторку. — Сейчас узнаем… Сейчас… Значит, какой там нумер?.. Так… — И он начал искать в регистрационной книге фамилию человека, сдавшего в починку злополучные сапоги.
Гриша, держа в руках по сапогу, стоял за спиной Погорельца.
— А этот, наверное, знает что-то, — сказала Ганночка.
— Кто? — спросил Гриша.
— Да Сюсько ж. Как услышал про сапоги, сразу смылся.
— Гриша, ну-ка сам посмотри. А то у меня что-то глаза плохо… — сказал сапожник, держа палец на листе бумаги.
Гриша прочитал:
— Сюсько. — Тут же сам себя громко переспросил: — Сюсько? — и бросился прочь.
Размахивая рваными сапогами, Гриша бежал по улице и, натыкаясь на встречных, спрашивал, куда делся Сюсько. Люди смотрели ему вслед и недоуменно пожимали плечами. Когда он влетел в дом Сюсько, мать Савки стояла посреди комнаты, широко расставив руки, будто сейчас выронила и разбила какую-то долго хранившуюся посудину. И лицо, и глаза ее были бледно-серыми, безжизненными.
— Его… его… нету, — пролепетала несчастная старуха.
Гриша выбежал во двор, заглянул в окно недостроенного дома, которым в последнее время Савка хвастался перед всеми, в особенности перед Олесей. Побежал к сараю. И тут мимо него верхом на коне проскакал растрепанный, раскрасневшийся Сюсько. Он лупил копя палкой по ребрам. Прямо по зеленым, еще невысоким коноплям он ускакал в лес.
Бежать за ним пешком не было смысла. И Гриша, постояв немного среди двора, тихо поплелся в комнату. Старуха стояла на прежнем месте и дико вытаращенными глазами смотрела куда-то в пустоту. Только теперь Гриша заметил, что Савкина мать держит в руках толстую пачку денег.
А деньги эти, оказывается, целую неделю Савка прятал по закоулкам и бросил их матери только сейчас, когда пришлось удирать. Получил он эту тысячу рублей совершенно неожиданно…
Поздно вечером возвращался Савка с покоса, навстречу ему из лесу вышел Барабак. Сунул в руку деньги и сказал: «Убей Конона Багна. Если не сделаешь, через неделю в НКВД будут знать все, что ты делал при панах… Они не расстреляют — я удушу, как собаку». Сказав это, Барабак скрылся.
Савка долго стоял в лесу, не решаясь сойти с места. Ему казалось: сделай он только шаг — и все узнают, что он получил деньги за убийство человека. До сих пор Савка занимался лишь мелкими подлостями, подслушиваниями, доносами. Все это он не считал особенным грехом. «Но убить человека — это смертный грех. И не убить нельзя, потому что тогда самого уничтожат», — рассуждал Сюсько, стоя на лесной тропинке. И наконец решился: «А, черт с ним, с грехом! Зато, если укокошу, дострою хату и Олеся обязательно будет моей».
Когда вернулся с болота, возле кассы никого не было. Савка пересчитал кассу и ушел домой. Мать не заметила, каким он вернулся возбужденным. «Тогда все сошло мне с рук. А теперь… Куда теперь деваться? — нахлестывая коня, думал Сюсько. — Главное — ускакать из района, поближе к польской границе…»
Антон проснулся очень рано, хотя в воскресенье можно было бы поспать подольше. В эту ночь ему вообще не спалось. Вчера все работники МТС переселились в графский палас, потому
Набрав гвоздей, Антон расположился возле бывшего кабинета управляющего, как вдруг услышал, что хлопнула калитка, и тотчас на пороге появилась раскрасневшаяся, возбужденная быстрой ходьбой Оляна.
— Так рано?! — и растерянно, и радостно воскликнул Антон, откладывая молоток и виновато поясняя, что он собирался делать.
— Заколачивать комнаты? — удивилась Оляна.
— Алэ.
— А где ж мы будем жить? — задорно спросила Оляна, с удовольствием замечая, какая радость загорелась в глазах Антона. — Раскрывай все окна и двери настежь, выноси мебель во двор. Будем белить, мыть. А как Гриша устроится учиться, переберемся с батьком, пока не придавило нас в той развалюхе. — Оляна вдруг всплеснула руками и удивленно спросила: — Антон, ты что это икону повесил? Неужели молиться собираешься?
— На такую чего ж не помолиться, — как-то хитро улыбаясь, ответил Антон.
Оляна подошла поближе.
— Тю-у! Я думала, это богоматерь, а это ж Серафима Ивановна, наша докторша.
— Алэ.
— Где ты взял ее карточку? — как-то встревоженно спросила Оляна.
— Украл.
— Ук-рал? — Оляна смотрела на Антона, словно не узнавала его.
— Не думай плохого, Оляна. Больше ж я ничего и не украл за всю жизнь, — виновато моргая, говорил Антон. — Богу ж тому молился сорок лет, а так и оставался слепым. На докторшу не молился ни разу, а за два дня сделала зрячим. Вот и украл…
— Так это она тебя лечила?
— Алэ.
— Ну, тогда ее место в переднем углу. — И, сняв позолоченную рамку с портретом врача, Оляна бережно понесла ее в горницу…
Крысолов возвращался из поездки в Ровно по делам охотсоюза. Возле речки, ведущей в графское озеро, слез с подводы и пошел лесом, чтобы отдышаться от городской пыли, которой вдоволь нахватался за два дня. Входя в лес, он всегда чувствовал себя дома: здесь все знал, все понимал. Знакомая ему одному, чуть приметная тропинка вела сначала по сухому и далеко просматривающемуся бору, потом она повернула в чащобу, где сразу же запахло болотной сыростью и ольхой. Но вдруг к этому запаху примешался вкус дымка.
«Гарь?» — подумал Иван Петрович, но пожаров в таком сыром месте не может быть, да и пахнет гарь солоней и горше. Нет, это свежий дымок. Вот потянуло сильнее.
Кому понадобилось в этой глуши разводить костер?
Тихо, словно выслеживая дичь, Иван Петрович стал пробираться сквозь чащобу на запах дымка. Наконец увидел в густой заросли ольхи маленький и, как ему показалось, осторожный костер. Возле него сидел взлохмаченный человек и жарил рыбу, нанизанную на прутик. Он был так увлечен своим делом, что не услышал, когда Иван Петрович наступил на незамеченную в траве хворостинку. Лица незнакомца не было видно — он сидел к Крысолову спиной. Но чувствовалось, что человек этот не старый. Иван Петрович немного постоял, потом решительно двинулся вперед, уже не остерегаясь. Незнакомец вдруг резко обернулся. Вскочил, выронив свой «шампур» с рыбой. И хотел было шарахнуться в кусты. Но Иван Петрович, узнав в нем Сюсько, приветливо поднял руку и остановил его…