Стоим на страже
Шрифт:
«Точка» настороженно замерла…
Всю ночь сторожко всматривались хвостатые ракеты в темное небо. А под утро пришел приказ сменить позицию, перейти на запасную, развернуться и быть готовым… К чему? Опять неясно. И подполковник Бородин, и все офицеры, что находились вместе с ним в кабине управления боем, и солдаты-операторы только терялись в догадках. Но не было ни суеты, ни спешки, ни удивления. Надо просто работать.
И работали.
Аппаратная, где служил Кондаков, первой свернула свое хозяйство. Тягач вытащил кабину из капонира. До команды «Начать марш!» оставалось несколько минут, где-то
— Макарьев, дорога дальняя, пни да кочки, а система рядового Уголкова, сам знаешь, не любит тряски… Два прибора… на запас, а?
— Пускай сам Уголков и заботится, ты-то чего…
— Это для него… и для его системы первый марш… Он не все знает… Не знает, что его система не любит тряски, а тут пни да кочки…
— У меня склад, а не дойная корова. Уверяю, ничего не случится… — Макарьев был непреклонен в своей скупости и прижимистости.
— На «ничего» пусть господь бог надеется, — строго сложил на груди руки Кондаков, будто вызывал Макарьева на ринг. — А мы — солдаты. Солдатам запас спину, извиняюсь, не дерет. Да и богу мы не родня…
Я с интересом прислушивался к их беззлобной перепалке. Да, это для моей системы просил приборы Кондаков. Старые, конечно, работали, параметры были в допуске и в случае прохода цели ни я, ни Кондаков — а наши системы зависели друг от друга — никто бы не был виноват. Все-таки выбил Кондаков у прижимистого Макарьева, которого за необыкновенную скупость порой навеличивали Плюшкиным, приборы и на новой позиции помог мне поставить их, отрегулировать, и система полностью снимала «местники», отражения гор, облаков, в общем, местные помехи, а по-солдатски, по-простому — «лапшу». Так в шутку прозвали эти белые пятна на экранах.
Используя складки местности — две цепи гор, «цель», войдя в «зону поражения», резко спикировала и, видимо по телекопирам, пошла почти над самой землей, на сверхмалой высоте. Как я был благодарен Кондакову! И вряд ли можно было уловить этот крохотный импульс, скользящий с невероятной скоростью. Это был мой первый выстрел.
Мы вышли из жаркой кабины, когда уже занялось утро. Березовые рощи были серыми от тумана. Солнечный диск напоминал желток яйца, плавающий в молоке. Над позицией, перебивая вкус пресного тумана, лесной прели и свежих грибов, стоял крепкий и терпкий запах.
Над зарослями шиповника гудели лесные пчелы.
Где-то совсем неподалеку стрекотали сенокосилки.
Мы спустились с Кондаковым к озеру. Николай отогнал от берега прибитую ветром травяную гниль, сказал мне:
— Умывайся.
Я подошел к воде. Но не смог зачерпнуть: пальцы отказывались повиноваться. Они, казалось, все еще чувствовали холодный эбонит штурвала — я служил оператором сопровождения цели по азимуту. Я дрожал, но не от холода.
— Это бывает, — просто сказал Николай, — особенно после первого выстрела. Потом руки будут тверже.
— Николай, — сказал я, — давай сначала закурим.
Он достал свой портсигар, с неглубокими вмятинами и трещинкой на крышке, мы сели на поваленную ветром осину и закурили. Но ровно минуту глаза Кондакова хранили серьезность.
— Хочешь частушку? — спросил он. — На местную тему… Слушай…
«УПТ» нули неМимо, на тягаче, провезли обломки сбитой «цели».
Михаил Чванов
СЫПАЛИСЬ ЛИСТЬЯ
Рассказ
Шли маневры. После оглушительного марша танки вот уже несколько суток тупо дремали в березовой роще меж двух маленьких, затерявшихся в тихих полях деревенек.
Была осень. Печально светились последние дни сентября, и роща на закате томилась застенчивым торжественным светом. Поля были убраны, над деревеньками тянулись к югу журавлиные клинья, в золотой стерне грустно трубили им вслед разжиревшие гуси, и сумятный ветер метался по сыплющим желтым дождем перелескам, до снега торопился обтрясти их.
От деревеньки к деревеньке по ту сторону речки вилась проселочная дорога, иногда она пряталась в лощинах или за одинокими, сгорбленными временем и ветрами ветлами и снова выскакивала на желтые пригорки. Было тихо, светло и уютно на уставшей за год земле.
По дороге изредка тянулись телеги с соломой да раз в день неслышно пилил старенький почтовый грузовик. Пешком же ходили тропой по эту сторону речки, совсем рядом с березовой рощей, в которой теперь затаились угрюмые танки, бог весть откуда нагрянувшие ветреной ночью, и деревеньки от этого тревожного соседства стали еще тише.
Только у мальчишек был праздник. Неожиданно привалило счастье, да такое, что и во сне не всегда приснится: в березовой роще, которую они знали до самого последнего кустика, прятались танки, самые настоящие танки! Мальчишки из меньшей деревеньки в школу бегали в деревеньку, что побольше. И из дому они выходили теперь совсем рано, чтобы перед уроками успеть поторчать около рощи, которая вдруг стала недоступной, а потому вдвое таинственной. Но неразговорчивые часовые и близко не подпускали к ней. Мальчишки собирались в кучу и, восторженно перешептываясь, глазели издалека на замаскированные молодыми березками боевые машины. В полдень они бежали обратно, и теперь были готовы торчать около рощи до ночи, пока не приходил с хворостиной кто-нибудь из родителей. Или, грозно насупившись, с автоматным ножом на поясе, к мальчишкам начинал спускаться усатый старшина Довгулов, и они, подхватив портфели и ранцы, обращались в молчаливое бегство.
Торопливо проходили женщины с хозяйственными сумками — в магазин. Боязливо косясь, семенили старушки. Обиженно-независимо шли мужчины и старики. В первый же день многие из них, особенно ежели кто навеселе, после работы чинно потянулись к роще: побалагурить с солдатами, помусолить с ними махорку. Ведь почти все бывшие солдаты или даже фронтовики, а некоторые и танкисты — а танкисту с танкистом всегда есть о чем поговорить. К тому же у многих сейчас сыновья в солдатах. Но снисходительно-неприступные часовые еще издалека сурово и равнодушно гасили эти душевные солдатские и отцовские чувства, отчего в сердцах зарождалась обида. И может быть, поэтому, а может, просто по случаю окончания уборки мужики чаще стали заглядывать в сельповскую лавку, потом собирались кучками на чьих-нибудь бревнах, вспоминали войну, много вздыхали, а вернувшись домой, отыскивали в сундуках свои солдатские награды, старые фотографии не вернувшихся с войны сыновей, братьев.