Стоим на страже
Шрифт:
А вечером, уже в сумерках, в сторону меньшей деревеньки проходил нарядный тракторист с баяном. Обратно он возвращался обычно только перед рассветом и будил неуютно спавших под осенними березами солдат залихватским перебором. Проходя мимо рощи, он неизменно начинал драть «Трех танкистов». На холодную броню сыпались вспугнутые листья, солдаты со сна хмуро ругались, грозили хорошенько отдуть счастливого тракториста, но даже этого не могли сделать, так как не имели права выйти за линию часовых.
Но как-то командир первого взвода лейтенант Горохов подкараулил тракториста.
— Слушай, парень, — сказал он дружелюбно, они были почти ровесники, — счастье из тебя
Тракторист независимо усмехнулся, небрежным поворотом плеча сбросил руку Горохова и, вызывающе громко раздирая мехи, пошел своей дорогой.
А еще — утром и в полдень — то в одно время с ребятишками, то чуть позже их — мимо рощи проходила тоненькая девушка со стопкой тетрадей под мышкой. Шла девушка быстро, пепельные пряди развевались на ветру, закрывала глаза, мягким взмахом она отбрасывала их назад, волосы снова спадали на лоб, все это, видимо, очень нравилось ей, и она улыбалась. Но как только подходила к роще, легкий шаг путался, девушка низко опускала голову и, ни разу не посмотрев в сторону рощи, напряженно и как-то неловко, почти бегом, проходила мимо.
Каждый раз лейтенант Горохов старался понять, почему ему так больно смотреть ей вслед. Ведь он ничего о ней не знает. И даже не знает, как ее зовут.
Ее испуг, когда Горохов первый раз столкнулся с ней на тропе, был совсем детским, но уже в следующую секунду она смотрела на него чуть ли не по-матерински скорбно.
Откуда это чувство, словно он знает ее давным-давно и ему больно за все, что с ней будет? Откуда все это? Ведь он увидел ее первый раз всего три дня назад, а может, уже через час опять протрубят тревогу — и опять, уже в который раз, останутся за плечами в грохочущей пыли и эта сентиментальная, теперь искромсанная танками роща, и крошечные, притихшие в недобром ожидании деревеньки.
Горохов снова и снова вспоминал первое утро в этой роще… Танк словно споткнулся, уткнувшись в огромный трухлявый пень, замер — и в уши ворвалась, оказывается, еще существующая на свете тишина. Горохов знал, но все еще не верилось, что этот оглушительный марш в неизвестность окончен. Хоть ненадолго, но окончен. Горохов продолжал сидеть с закрытыми глазами, пока его не толкнули. Тогда он открыл люк — в глаза, подобно взрывной волне, ударило рассветное небо, вовнутрь хлынул запах прелой, чуть подмерзшей за ночь листвы.
Горохов зажмурился от ослепительной синевы и перебросил затекшее и отяжелевшее от усталости тело через край люка. Земля качнулась под ногами, и Горохов торопливо прислонился к березке рядом с танком. Было тихо. Было до того тихо, что густо шумело в ушах. Лишь где-то за холмами чуть слышно стрекотали тракторы, и только теперь, вслушиваясь в их спокойное, даже добродушное ворчанье, Горохов наконец поверил, что это всего-навсего очередные маневры и на земле ничего не случилось.
Изнурительный марш был неожиданно прерван, в неподготовленном к этому мозгу внезапно образовался какой-то вакуум, и Горохов только сейчас понял, как он устал. Он стоял, прислонившись к дереву, и не замечал вокруг себя ровно ничего: ни торжественной красоты осеннего утра, ни сжатых полей, ни деревенек. Его немигающие глаза словно блуждали в тумане. Вдруг зацепились за сверкающую ленту воды под пригорком: надо же, он ее сразу и не заметил. Горохов с трудом оторвался от дерева — на плечи с жестяным шорохом посыпались листья. Машинально выполнял приказы, столь же машинально отдавал свои, а перед невидящими глазами все это время
В голове еще тонко звенели моторы, и он ничего не мог понять. Странное видение счастливо смеющейся девушки никак не вязалось со всем тем, чем он жил последние дни. Как она очутилась здесь, среди танков, в самой гуще военной игры? Может, это уже сон?
Горохов рукавом провел по глазам, но девушка по-прежнему шла навстречу. Нагнувшись, подобрала с земли что-то желтое и, повернувшись к Горохову спиной, стала рассматривать это желтое на солнце. Горохов невидяще смотрел на нее, старался понять, что у нее в руках. Наконец догадался: это был обыкновенный кленовый лист.
Она была уже совсем рядом, но все еще не заметила Горохова. Снова присела на корточки, подняла еще один лист, засмеялась, вскочила — и чуть не столкнулась с Гороховым. От неожиданности вскрикнула, тетради вместе с листьями посыпались в ноги Горохову. Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу — кого оставят равнодушным застигнутые врасплох глаза восемнадцати- или девятнадцатилетней девчонки?! Потом она бросилась подбирать тетради, Горохов растерянно смотрел сверху.
Девушка поднялась, и Горохов почувствовал, что бледнеет. Испуг и растерянность в ее глазах неожиданно сменились какой-то пронзительной болью. Так смотрела на него в детстве мать, когда он тяжело болел.
Горохов не смог выдержать этого взгляда.
— Девушка, здесь ходить пока нельзя, — сказал он неожиданно для себя сухо и глухо, хотя хотел сказать как можно мягче.
Но она все еще смотрела на него широко раскрытыми глазами, полными синей, совсем не девичьей боли.
— Рощей ходить пока нельзя. Вам придется пройти вдоль реки, — сам не зная почему, повторил Горохов еще суше. Настроение у него совсем испортилось. Он проклинал себя за свою суровость и по-прежнему смотрел поверх нее в пустые поля.
Девушка резко повернулась и, неловко опустив худенькие плечи и как-то вся сжавшись, быстро пошла к реке. Горохов шел следом. Слыша за спиной его тяжелые шаги, девушка горбилась еще больше — и Горохов, смотря на нее, вдруг почувствовал странную горечь, похожую на жалость к самому себе.
А девушка бежала тропинкой вдоль речки и никак не могла успокоиться. Не успокоилась и когда начался урок, и после уроков. Что-то случилось. Но она еще не могла понять, что именно. Она пыталась убедить себя, что ей просто жалко рощу. Но почему-то вспоминались воспаленные и тяжелые глаза лейтенанта.
«Ну и что? — пыталась успокоить себя. — Просто солдат. Просто не спавший несколько суток и потому уставший солдат».
И она замирала от мучительного предчувствия…
Она училась в пединституте и сюда приехала на практику. Она была совсем еще девчонка, и все ей нравилось здесь: и спрятанные по перелескам то ли богом, то ли чертом деревеньки, синие и звонкие от первых утренников рассветы, и осенний крик грачей в сжатых полях, и застенчивые ребятишки с непричесанными овсяными волосами, и смешной баянист, почти все ночи напролет проводящий под ее окном. Особенно ей нравилась роща, по ней вилась мшистая тропинка, она ходила по этой тропинке в школу, с каждым утром роща становилась все светлей и печальней, и редкие крупные капли, словно слезы, шуршали в опавших листьях.