Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гейнцельман Анатолий Соломонович

КАК ПРИ АДАМЕ

Плывут над пустырем сожженным, Как при Адаме, облака, И взглядом сонно­упоенным На них гляжу я уж века, Гляжу глазами патриарха, В степи пасущего овец, Глазами зоркого наварха, В сирен попавшего венец. Да, я, наверное, Адамом Был в созданном едва раю, И не одним покрылось шрамом Всё тело у меня в бою. Да, несомненно, Божьим духом Я был тогда одушевлен: Прислушиваясь чутким ухом, Я райский слышу карильон. За всякие в раю вопросы Неразрешенные изгнан Я был на голые утесы, На бушевавший океан. С тех пор я полюбил пустыню, Небес спаленную лучом, Алтарь и Вечность­инокиню, И позабытый Божий дом. Пахучие люблю я травы, И пиний черные зонты, И гор синеющие главы, И мшистые на них кресты, Овечье в отдаленьи стадо С

немым столетним пастухом, Но более всего мне надо, Чтобы алмазным петухом Стояло солнце надо мною, Чтоб проплывали облаков Эскадры белые по зною, Чтоб ручеек струился слов.

КОЛОКОЛЬНЯ ДЖОТТО

Нет ни одной свечи пасхальной Прелестней колокольни Джотто, Когда она в ночи печальной Горит таинственней кивота. Стоит она легко и стройно, Мечты готический цветок, Колонн дорических достойный, Ушедший в небеса росток. Она, как канделябр агавы, В тысячелетье раз цветет, Как гор величественных главы, Она растет, растет, растет. И в сумерки из улиц темных Она уходит в небеса, Как всклик архангелов бездомных, Как наших песен чудеса. Нет ни одной свечи пасхальной, Что так горела бы за нас, Что б так молилась за опальных В трагедии последний час!

НЕБЕСНЫЕ ФРЕСКИ

Всё лето небо было сине, Как в селах черноморских хаты. И в этой голубой пустыне Царь золотой, одетый в латы, Целует спящие растенья, Целует выспавшихся тварей, Потом палит без сожаленья И превращает всё в гербарий. И стало вдруг как на кладбище, Покрытом золотым сударем, И ветер озлобленно свищет Пеан по убиенным тварям. Всё жутко на земле спаленной, Но в небе дивный фестиваль, Что как рукой с души стесненной Снимает смертную печаль. Художник­маг, Егова старый, Явился со снопом кистей И пишет, пишет всюду чары На фоне синем для детей Своих седых, на смерть усталых От странного слаганья слов, И оживают вдруг от алых Они симфоний облаков. Дворцы воздушные и храмы, Эскадры белых кораблей, Загадочные монограммы, Парады снежных королей, Гигантские калейдоскопы, Цветных иероглифов ряд, Для фараонов гороскопы, Тела волнующих наяд... Еще не виданные стили Не созданных в пространстве рас: Все искупает ада силы Такая живопись для нас.

ГОЛУБЕНЬКИЙ ЦВЕТОК

Цветочек вырос на могиле Такой голубенький и милый, Что и могила не страшна, Коль он с таинственного дна, Коль из глазных он вырос впадин, Приюта шелестящих гадин, Коль удобрен он был мозгом, Зарытым в жирный чернозем. Гляжу на камень с иероглифом, Поставленный над мертвым скифом: – Здесь Анатолий, Божий гном, Спит непробудным, вечным сном. Он был убогим менестрелем, Упившимся небесным хмелем. Пролейте слезы, облака, Для синего над ним цветка! – Над надписью был плосколицый, Высоколобый профиль птицы С копной волос, как белый сон, В овальный вписан медальон. И солнечный с любовью пламень Грел серый над могилой камень, И с удивленьем облик свой Разглядывал я, как живой. Так это всё? Цветочек синий В тени благоуханных пиний, Орнаментных пять лепестков С ланцетиком сухих листков! Он цвета солнечного неба, Хоть вырос из нутра Эреба, На нем грехов наверно нет, Он то, чем должен быть поэт.

БОРЬБА С БОГОМ

Вне времени и вне пространства, За облаками в синеве Глядишь на звездное убранство На темной мировой канве. И древний демиург Иегова Вдруг вырастает пред тобой, И смело начинаешь снова Диалектический с ним бой. Всю ночь вопросы и ответы, Как молний блеск, как острый град, Как безорбитные кометы, – И дивен Божий вертоград. К утру глаза слепые Яви Увидят, что ты хром и стар От страшной мировой расправы, – И исчезаешь меж отар…

БЕСЕДЫ С БОГОМ

Мои стихи – беседы с Богом, И я веду их каждый день, Чтоб задушевным монологом Сомнения развеять тень. Всё вызывает размышленья: Убожество келейных стен, В ничто бегущее мгновенье, Творения на солнце тлен, В состарившемся механизме Мятежность мучащих идей, Игра цветов в небесной призме, Кровавые

дела людей. Подобно ошалелой мошке На пыльном келии стекле, Я пригвожден стою в окошке Иероглифами во мгле. Седые прорывает тучи Хаоса звездное чело, Но слышит ли Отец могучий Пеан про мировое зло? В души ритмичном часослове Священный нектар бытия. Смысл жизни в окрыленном слове, Блажен, кто закрепил себя. Пишу, пишу, журча прохладно Меж камней мшистых, как ручей, И на душе моей отрадно, И я совсем, совсем ничей.

О СЕБЕ

Пустынником живу я добровольно, И обвинить никто самодовольно Меня в служеньи не дерзнет земном, Меня, живущего словесным сном. Я рано понял суету творенья И даже христианского служенья Тем ближним, что служили лишь себе, Послушные безжалостной судьбе. И цепь за цепью падала с меня, И я, не ненавидя, не любя, В пустыне жил нетопленых мансард, Как в джунгле одинокий леопард. Не обижая даже комара, За облаками я следил с утра И никому не нужные стихи Писал, стремясь на звездные верхи. Высокое я брать старался «do», И Бог меня не покидал за то. Но даже Божьим я не стал рабом И в землю не стучал покорным лбом. Сомненье было мой пробирный камень И вдохновения полночный пламень: Как неустанный пароходный винт, Сверлил я безотрадный лабиринт. Нет, я не раб, ни Божий, ни людей, Ни обольстительных сирен­идей, Я только свой, я только из себя Черпаю смысл, не­сущее любя.

НЕСБЫТОЧНОЕ ЖЕЛАНИЕ

Чего бы я желал сегодня, Вот в этот быстролетный миг, Когда б рука меня Господня Освободила от вериг? Я пожелал бы быть в России, Но в самой что ни есть глуши, Где голоса родной стихии В самом убожестве слышны. Хатенок ряд на курьих ножках, Кизячный дым совсем вдали, Полынь с крапивой на дорожках И с русским духом от земли. И по небу чтоб плыли тучи, Как золотые купола, И покрывали храм могучий, Где мы звоним в колокола. И чтоб колосьев золотистых Вокруг зыбился океан И слов безбрежности пречистых Рождался б из меня пеан. И чтобы под руку Невеста Неувядающая шла И не было б на свете места Для торжествующего зла. И чтобы жаворонки пели, Летая в полудневном свете, И перепелки, из постели Взвиваясь, пели: Пейте, дети! И чтоб, беседуя о Боге И таинствах метаморфоз, Мы находили на дороге Среди шипов гирлянды роз. А между тем мы на чужбине В лазоревой живем тюрьме, И Бог забыл о Блудном Сыне, Поющем в киммерийской тьме!

АПОФЕОЗ

За Monte Pilli Валомброза Блестящий снежный горностай. У водопада Арно Роза Глядит на возвращенный рай. За страшные отвыкли годы Ценить мы Божью красоту. Немые прелести природы Судьбой прибитыми к кресту Казалися со всеми вместе, И никаких творенья чар Не видели в святом мы месте, Пока не догорел пожар. Как хороши холмы Тосканы Под сизым кружевом олив И кипарисы­великаны! Как San Miniato горделив Фасад ажурный меж крестами, Как Арно серебристый меч Миролюбив, совсем Гаутами, Как будто некуда уж течь. Пойдем в капеллу португальца: Я посажу тебя на трон, Как некогда, когда страдальца, Бесстрашная, за гордый сон Ты полюбила неизменно. Я преклонюся пред тобой, Как некогда, чтоб сокровенно Допеть псалом свой голубой. Жизнь приближается к закату, Но он ведь самый яркий миг, По золотому он брокату Раскроет лучшую из книг, И мы прочтем апофеоза Трагический, последний лист: Мистическая будет Роза На нем и я, Евангелист.

УТРО НА БОЛОТЕ

Я – натюрморт одушевленный По воле скорбного Отца, Давно уж высохший и сонный, Сменивший тридцать три лица. Давно уж между камышами Шуршащими и бедным мной Различья нет в лазурном храме: Мы дети Матери одной. С двустволкой, с сонною собакой Шагаю я меж камышей, Молитвенно, как перед ракой Святых без головы и шеи. На глади черной иероглифы Бессчетных ножек куликов: Болотные наверно мифы, Следы лягушечьих стишков. Кой­где сторожевая цапля, Как тотем в черном киселе: Кровавая на клюве капля Вещает о всеобщем зле. Я не стреляю, пес не ищет, Ружье – приятный атавизм: Я для духовной вышел пищи, Для радужных восхода призм. Я – натюрморт меж натюрмортов, Одушевленный божеством, Гармония в моих аортах, Слиянье с вечным естеством. Я с камышом и с цаплей братья, Лягушка каждая – сестра Моя, как было до проклятья В раю, где жизнь была игра.