Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гейнцельман Анатолий Соломонович

МОРСКАЯ СИМФОНИЯ

Пахнет солью, пахнет йодом, Пахнет воровским народом, Крабом черным и муреной, Пахнет жемчужною пеной, Пахнет смоляным канатом, Пахнет пламенным закатом И серебряным восходом, Пахнет засмоленным ботом. Пахнет полною свободой, Пахнет храмом и пагодой, Пахнет крыльями и Богом, Пахнет Пиндаровым слогом, Пахнет скалами и тиной, Пахнет райскою картиной, Пахнет мною, чайкой белой Над волною поседелой. Вот я рею над волнами, Над лазоревыми снами С пенистыми кружевами, – С зыбким Божьим иероглифом, Ниспадающим по рифам, – Что бушующий пеан Нам поют про океан. И подружка безразлучно Реет рядом, мерно, звучно, И очей ее магнит К Вечности святой манит. На гнезде в холодной щели Мы недолго лишь сидели, Звезд холодное мерцанье Вызывало

в нас желанье Только новых пируэтов. Нет отчизны у поэтов, Каждый сам себе хозяин, Каждый созидатель таин. Волны – синяя обитель, Море – голубой Спаситель! Нас на землю не заманишь: Всё на свете только танец, Всё движенье, всё полет, Каждый сам себя живет!

ДУХОВНОСТЬ БЫТИЯ

Я шел по узенькой тропинке, Пробитой старым пастухом. Вокруг лишь жесткие травинки И камни с бархатистым мхом. Лишь кое­где цветочек желтый, Как солнце, улыбался мне, И ржавые свалились болты С меня на горной вышине. Вдали, как на учебной карте, Лазурные вершины гор, Со дня творения в азарте Чарующие Божий взор. Над ними облаков гирлянды, Манящий душу Бенарес, Сикстинские везде гиганты И много парусных чудес. И ни одной вокруг лачуги, Как будто вымер человек, Исчезли недруги и други, Погиб наш атомичный век. Как хорошо глядеть на тучи, – Духовности они полны, И снятся мне на мшистой круче Очаровательные сны. Мне снится, что душа поэта С душою облаков одно, Что от словесного привета Они склоняются на дно... Вот, вот они послушно к цепи Склонились потемневших гор, Вот заглянули в наши склепы, И укоризненен их взор. Вот чрез соседнюю долину Края поплыли их одежд, И Блудному на щеки Сыну Слезинки капнули из вежд, Из вежд родных как будто глазок, С глубокой, тихою тоской, Как из волшебных старых сказок, Но с нежной матери рукой. И стало мне тепло и грустно, И голову я вверх поднял: Из пепельной фаты искусно Опорожнили свой фиал Из алавастра чьи­то руки, Как Магдалина, что, Христа На крестные готовя муки, Слезами залила уста. И были облачные слезы Духовности такой полны, Что в сердце расцветали розы, Как от лобзания весны. И капли с каплями на теле Моем сливались в ручейки, И капли с каплями запели Меж скал от сладостной тоски. Всё больше их в одно сливалось, Всё громче пели свой пеан, – И всё от слезок возрождалось, Весь жизненный внизу обман. Нет ничего помимо духа, Нет ничего помимо слез, Для чуткого поэта слуха Всё лабиринт словесных грез.

АКВИЛОН

В пустыне меж поверженных колонн Уныло воет мощный аквилон. Закутавшись в поблекшую шинель, В руке застывшей я держу свирель, Но не пою: душа моя пуста, Как будто сняли и меня с креста. Но умер я не за друзей своих, Не от идей умолк в пустыне стих. О нет, я миру был совсем чужой И шел забытой по степи тропой. И жутко мне с самим собой везде, И вилами пишу я по воде. Лишь этот нравится мне древний храм, И с ящерицами я по утрам Хожу сюда, но больше не молюсь: Я собственных молитв своих страшусь. Но за меня суровый аквилон Поет среди поверженных колонн. 1949

ВЛЕЧЕНИЕ В БЕЗДНУ

Меня влечет морская бездна, Как будто я гусляр Садко, И хочется мне бесполезно Спрыгнуть туда, где так легко Становится душе и телу, Как будто я угрюмый краб, Сидящий на уступах смело, А не действительности раб. Там всё чешуйчато­алмазно, Там всё беззвучно, как в гробу, Прожорливо и несуразно, Там жемчуг радужный в зобу. Чем глубже, тем всё необычней Глаза и очертанья скул, И кажется мне всё привычней Пила зубчатая акул. И кажется мне, что однажды Я жабрами и сам дышал, Не чувствуя духовной жажды, И инфузорий пожирал, Иль холодцом зыбился странным, Прозрачным, как живой хрусталь, И волны с грохотаньем бранным Меня несли куда­то вдаль. Я это помню, и что Ангел Я был в сияющем раю, Пока еще в высоком ранге Стоял за божеством в строю. Потом, как лучик межпланетный, Я в моря чешую попал. Да, я совсем, совсем безлетный, Я вечность целую страдал.

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Как много звезд, и как они прекрасны, Все самокатный, радужный жемчуг, Но как они трагически напрасны, Какой внушают роковой испуг! Нет им числа! Песчинок меньше в Гоби Или в Сахаре, чем лучистых звезд, Покойников истлевших меньше в гробе, Вселенная – пылающий

погост! Глядишь, и сердце жутко расширяется, И скоро нет тебя уже совсем. Ты – озеро, где небо отражается, Ты – Сфинкс в пустыне, недвижим и нем. В твоем мозгу кружится Андромеда, В твоей душе все Млечные Пути, И Духа чистого в тебе победа, И некуда тебе уже идти!

ГОНДОЛЫ

Я живу совсем без тела, Словно заревой петух. Нет уж для меня предела, Я давно бессмертный дух. Сверху белые гондолы, Полные таких же душ, Снизу бархатные долы И угрюмый Гиндукуш. Всюду бездны, всюду звезды, Всюду мировая пыль, Необъятные погосты И зыбящийся ковыль. Только крыши Гиндостана Да хребты пустынных гор, Только волны океана Да умерших странный взор. Облака для них – гондолы, Что как лебеди плывут Через горы, через долы, – Души, как пары, живут. Только скоро в колыбели Где­нибудь я вновь проснусь: Нужно, чтоб поэты пели, Колыбели я страшусь!

КРУГИ

В моем мозгу разбушевалась буря, И я хожу по планкам корабля, Кружащуюся голову понуря И, как монах, неистово моля Всевышнего о чаше вдохновенья. И концентрически идут круги Из головы моей, как от паденья Булыжника по омуту тайги. Всё шире, шире, до звезды вечерней, До Млечного в безбрежности Пути, И уж следов от Яви нет пещерной, И червяка больного не найти. Люблю я это головокруженье, Невольный, сладкий, старческий склероз: Всё чаще он дает мне вдохновенье И на чело венец пурпурных роз, Как будто на пиру я у Нерона С амврозией в кратере золотом... И плещет в голове моей Гаронна, И в мантии я с вышитым крестом, Как трубадур, как храбрый крестоносец, И невозможное возможно вдруг, И Смерть меня, как синий цветик, косит, И жизненный давно замкнулся круг. Я копошусь, как жалкий червь двуногий, Но авангард искрящихся кругов Давно к деснице создающей Божьей Приник в отчизне необычных слов!

НОЧЬ В СТЕПИ

Когда средь площади огромной, Где сонный плещется фонтан, На месяц я гляжу бездомный, Мне грезится привал цыган. Привал цыган в степи понтийской Близ Аккермана где­нибудь, С старухой у костра пифийской, Склонившей голову на грудь. И степь вокруг, некрополь древний, С серебряным вверху серпом. Безмолвные вокруг деревни С церковным меловым столпом. И мертвый глаз меж звезд­горошин Наводит на душу столбняк, И, пеньем ведьмы огорошен, Мерцаю сам я, как светляк, Мерцаю, как огонь болотный, Не веруя в грядущий день. Исчез последний след животный, Я тень, я черная лишь тень!

ПУСТОЙ ЧЕРЕП

Мой череп пуст, как свод небесный пуст, И в нем качается терновый куст. И ветер воет, как в гробу упырь, И вымер весь старинный монастырь. Все под землей, вся братия моя, И скоро в склеп спущусь за ними я. Чужие, волчьи морды за стеной, С ковчегом будто бы причалил Ной. Меж маковок обугленных церквей Поет еще, как прежде, соловей, И по небу плывут еще суда На парусах атласных, как всегда. Но я за ними больше не несусь, Я на крест распят снова, как Иисус, Меня забыли с кедра смерти снять, Знак вопросительный забыт опять. И в голове, как в бочке без вина, Музыка сфер мятущихся слышна. И жду я, жду, как ждет наверно Бог, Чтоб мировой обрушился острог, Чтоб звезды выгорели, как костер, Чтоб кончился безбрежности позор, Чтоб время стало и Творца рука Устала прясть небесные шелка, Чтоб Вечность канула навек в Ничто, Чтоб не глядел в безбережность Никто.

МУЗЕЙ

Солнце, как тимпан могучий, Пробуждает всё вокруг, Солнце пронизает тучи, Весь прошел в душе испуг. Тени, как сирень, лиловы, Тени белых облаков, Листья клейки, листья новы, Всюду радуга цветов. Всё пластично, ювелирно, Флорентийский филигран, Примитивно и всемирно И достойно на экран. Всё молитвенно, музейно, Одуванчика шары И фонтан, что тиховейно Мечет жемчуг для игры. Старые в брокате липы Излучают аромат, Туч подвижные полипы, Всё вокруг лишь маскарад. Смотришь, изучаешь стили, Как ботаник, как артист, Всюду Музы обронили Изумруд и аметист. Бог совсем вблизи витает, Радужный он мотылек, Туча, что в лазури тает, Желтенький в траве цветок.