Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гейнцельман Анатолий Соломонович

Из «Словесных симфоний» (1948 г.)

МОЛЬБА

Ты здесь, трагичная Старуха, С серпом и молотом, ты здесь, Едва лишь слышная для слуха Того, в ком не погасла спесь. Ах, подожди еще немного, Не скашивай и не гвозди: Я потерял в болоте Бога И светоч загасил в груди. Я сед как лунь, но я ребенок Еще пред тайной мировой, Я запах чувствую пеленок И мать­голубку над собой. Я всё отверг помимо Бога, Следы которого везде, Но отраженные убого В болота мутного воде. Дай написать нерукотворный Мне лик Небесного Отца, И я склонюсь тогда покорный Перед тобою в час конца. Я долго жил в таких потемках, Что ничего не разберу, И в отдаленнейших потомках Мою не прекратят игру. Я с тайной наигрался в прятки И полюбил глядеть во тьму. Пора оставить все догадки, Пора взять посох и суму И выйти вновь на богомолье К неведомым еще местам Иль в черноморское раздолье Вернуться к спящим камышам. Я возвращусь, рыдая, к Богу, Как безрассудный Блудный Сын, И Он укажет мне дорогу В безбрежности лазурный скрын.

У

КРЕПОСТИ

Стены мшистые как в золоте. Времени бессильны молоты Против генуэзской крепости. Сверху агавы мечистые, Канделябры стен лучистые, Снизу море безграничное, Серебристо­многоличное, Снизу скалы черноглавые, Снизу рыбаки лукавые На своих орешках радужных. Много раз сюда являлись мы, В солнечных лучах купались мы, В море голубом плескались мы... В первый раз мы были молоды, На заре любви, как в золоте: Чрез врата пролива тесные Вылетали в море с песнею, Как и пепельные чаечки, И любили без утаечки, И Россия, мать болезная, Как скала еще железная Среди льдин стояла полюса, Словно Сфинкс живой без голоса... Во второй раз к старой крепости, Уж наведавшись нелепости Жизненной, мы вновь явилися И словами окрылилися, И на сизых скалах верили В то лишь, что крылом измерили, В то лишь, что себе построили. Но России уж юродивой Не было на свете Божием, Льдины лютые с ней справились, Витязи ее преставились... В третий раз уже с сединами, Словно выброшены льдинами, Появились мы меж скалами, Меж агавными кинжалами Под стенами старой крепости. Ради синей моря Библии, Ради облачной симфонии, Ради дивной церемонии Солнечного погребения В моря синие владения Мы сюда явились, бедные. И вокруг рельефы медные, Словно в Дантовом Чистилище: Всюду древнее святилище Украшают, словно статуи, Наши образы крылатые. Всюду наши песни в воздухе, Всюду наши лики в облаке, Всюду наши тени прежние, Всюду отошедших нежные Лики с ласковыми пальцами Над лазурными морскими пяльцами, – И погибшей родины вдали Проплывают призрачные корабли!

НА БАРКЕ

Орешек утлый наша барка, И я лежу на самом дне. Над головою неба арка И солнце где­то в вышине. Как на турецком рядом флаге Луны серебряный серпок Виднеется, как блик на шпаге, Чахоточен и одинок. Ни берегов, ни волн не видно, Но чайки серые подчас Слетают к барке безобидно, Как будто изучая нас. Мы двое в неподвижной лодке Бессмертья синий нектар пьем. Моя подружка в небе четко Видна, как лик над алтарем. В руках ее стихов тетрадка, Моих стихов последних лет, Она читает вслух так сладко, Что внемлет чутко ей поэт. А солнце жжет нагое тело, Распятое на жарком дне, Как будто бы на самом деле Смысл жизни в полудневном сне. Сливаются с волнами ямбы, Всё сине в дремлющей душе, В лазурных звуков дифирамбе Исчезло жизни экорше... Открой нам дверь Эдема, Боже, Или мгновение увековечь: Оно на вечность уж похоже, Как неба голубая речь.

ЯНВАРСКАЯ СИМФОНИЯ

Последний лист я на платане В дождливом сером январе. В молочном скрылось всё тумане, Лишь тени шмыгают на пустыре. Вот­вот с качающейся ветки Срываюсь я, как чиж из клетки, И уношусь куда­то вдаль Через молочную вуаль, Дрожа как в лихорадке, И подле мерзнущей лошадки Врываюсь в грязь... И с небом связь Исчезла уж навеки, Как в море реки... Нет, я еще вишу На самой высшей ветке, И я прошу, Чтоб из дрожащей клетки Холодный ветер Меня не обрывал, Чтоб я, как сеттер, Вдоль поля не бежал Вослед болотной птицы Или шальной лисицы. И я вишу один, один, Как золотой цехин, Меж кружева ветвей, И жду, и жду, чтоб соловей Опять запел, чтоб изумруд Покрыл платан, Чтоб серый пруд, Как грудь гитан, Порозовел И посинел. Я чуть вишу И весь дрожу, Как Лир помешанный, Как вор повешенный. Две черные руки Как языки Повисли жаб, и заревел Борей, Как клетки, полные зверей, И закружился по дороге Столб пыли, А в нем и я убогий: Не помогли Мои мольбы… Вокруг гробы Казарм­домов Для муравьев Еще живых, Хоть и гнилых. Потом сады, Потом следы Недавних гекатомб От дружественных бомб, Потом громадное кладбище, Где погребают нищих Царей земли В сырой пыли. И там на плитах белых, От мхов позеленелых, Товарищей лежали кипы: Каштаны их и липы И просади акаций, Как горы ассигнаций Республиканских, рассыпали. И долго мы лежали, Прислушиваясь к склепам, Где в разложении нелепом Тела людей и черви гробовые Преображались в куколки живые, Преображались в шелковые травы Да в цветиков душистых главы, И семена Будила недалекая весна. Потом поднялся ураган И листья желтые понес С крестов и плит в небесный океан, На самые вершины гор, Где по снегу мы как узор Лежали кружев золотых, И там уж я совсем затих Меж белых клубов облаков, Витавших без оков, Где в каждой капельке душа Жила, едва­едва дыша. И столько было их вокруг, Что мною овладел испуг: Ведь я давно не понимал, Зачем их столько Бог создал. И все они алкали тел, Потерянных для новых дел, И все они стремилися опять Найти себе земную мать, Как я желал на свой платан Попасть, чтоб снова неустанно Расти, зыбиться, шелестеть И в небо синее глядеть. Но вдруг из­под меня подснежник Пробился чрез гнилой валежник И в колокольчик зазвонил, Чтоб дух я тихо испустил, Чтоб вместе с облаком поплыл Куда­нибудь без крыл...

СКРОМНОЕ

ЖЕЛАНИЕ

Лучик солнца на тропинке, Блик на гнущейся былинке С белым на цветке султаном, Облачко с упругим станом В жаркой, страстной синеве, Ящериц зигзаг в траве, Моря под обрывом шепот, Кованой лошадки топот, Сам я на донском седле Где­нибудь в родной земле, В устьях сонного Днестра Посредь камышей ковра, – Что еще мне в мире надо? Я давно ушел от стада, Не овца я, не чабан, Не турецкий барабан, Не гожусь я для казармы Ведь в идейные жандармы, И не верю я в Мессию, Что спасет мою Россию. Всякой я враждебен власти, Всякой верующей пасти, Всякому земли закону, Всякому тиранов трону. Я пройду и без дорожки, Хоть и постарели ножки. Уживусь с лисой и волком, Объяснившись с ними толком, Уживусь с змеей гремучей, Лишь бы в небе были тучи, Лишь бы море бушевало С бубенцами у кимвала, Лишь бы я, сам­друг с собой, Пел с волной наперебой, Лишь бы муравейник мне Не мешал слагать во сне Подле каторжной вехи Непонятные стихи.

ПРЫЖОК СО СТЕНЫ

Меж поэтом и звездами Есть незримый синий мост, И по нем крылит мечтами Он с погоста на погост. Лучики как черепашки, Тысячи нужны им лет, Но, счастливей без рубашки, Всех быстрее их поэт. Как мечтательный Гаутами, Мировое бытие Он незримыми мостами Связывает с Богом всё: Жизни атомов ничтожных На ничтожнейшей земле С жизнью искорок тревожных В моря дышащем стекле. Звезды – кровяные тельца В мировых артериях Бога, Мысли – золотые рельсы И кратчайшая дорога, Что к Нему приводят душу. Нужно только быть поэтом, Нужно только бросить сушу Мертвую перед рассветом, В час, когда духовней звезды, Божьи в небе черепашки, В час, когда уж на погосте Трудовые все букашки. Унеси меня чрез степи, Мой воскреснувший Пегас, Унеси по горной цепи На небес иконостас: Лик Отца увижу синий Я на нем из звездной пены. От безбожия Эринний Нужно выпрыгнуть за стены, Черные, глухие стены Мировой моей темницы, Нужно пузырьком быть пены Радужным в лучах зарницы.

ЭРЕМИТ

На нищенской своей мансарде Я всё ж в духовном авангарде Святых сподвижников живу, Седую не склонив главу Ни перед чьей исподней властью, Ни перед чьей звериной пастью, И голоса сирен­идей Мне безразличнее людей. Я прожил выше всякой веры, И социальные химеры Мне не вскружили головы, Хоть я смиреннее травы. Как эремиты на Тибете, Живу я в непочатом свете, Любуясь цепью синих гор И прекратив навеки спор. С тех пор, как я подобье Бога, Мне не нужна уже дорога, И, как скала меж скал нагих, Окаменел я и затих. Весь день слежу за облаками Я со скрещенными руками И внемлю, как Великий Пан Поет про солнечный тюльпан. И от восхода до заката Я пламенного в небе брата Глазами тихо провожаю И ничего уже не знаю. Как плеть лианы, в жаркий камень Я врос, и неба вечный пламень Меня совсем испепелит, – Я на Тибете эремит!

ГДЕ БОГ?

Гляни в окно: на берегу ручья Двух белых бабочек приметил я. Они порхают мягко через дрок, Хоть под мостом и притаился рок. Они не знают никаких дорог, Но с ними в этот миг порхает Бог. Над ними дремлет царственный платан: Он в небо врос, как дантовский титан, Где тучки на лазурном млеют луге, Где ласточки в волшебном реют круге... Там тишина, там синий, синий Бог, Там никаких не нужно нам дорог. Повсюду Бог, повсюду святость есть, В одной душе моей ее уж несть.

В АЛЛЕЕ

Аллея вековых платанов: Готический собора неф. Как тело, нежны великанов Стволы. Заходит неба шеф. Как кружева из антрацита – Сплетение нагих ветвей, Как свод подземного Коцита, Но близко, близко соловей. Сквозь черное сплетенье веток Сверкает неба бирюза. Вокруг молчанье. Пестрых деток Из­под земли глядят глаза. Трава как ярая медянка, Меж листьев сгнивших изумруд На солнцем залитой полянке, И облаков напрасен труд: Они не скроют прелесть мира, Горящий пламенем закат, И всё от солнечного пира Преображается в брокат. Смотри, меж бледными стволами Платанов яхонты горят, Рубины сыпятся гроздями, Опалы на ветвях висят. Обнявшись, мы идем в аллее С тобой неведомо куда, И сердце наше роз алее, И не страшимся мы суда, Кто б ни был над душой судьею: Мы после жизни страшных бурь, Как примиренные с землею, Глядим в небесную лазурь. Готические нас соборы Природы привели к мечте, И мы, как призрачные горы, Синеем в вечной красоте.

У СОЛНЕЧНОЙ СТЕНЫ

Улица длинная, Солнцем залитая, Рельсы блестящие, Вдаль уходящие, Стены горячие, Тени бродячие, Жизни повторные Горести вздорные. Улица длинная, Солнцем залитая, Стоит ли двигаться, Чтобы пройти тебя? Есть на пути твоем Свечка пасхальная, Башня ведь Джоттова, Есть и ровесница, Башня Арнольфова, Но я устал уже Жить, на них глядючи. Мне тут на солнышке Лучше, чем где­либо, Около стенки вот В лучиках радужных, Будто на плиточке Мамочки крохотной В туях разросшихся. Я постою у ней, Тихий и простенький, Словно барвиночек. Мне хорошо теперь, Словно я – живопись, Фреска старинная В нише готической, Солнышком залитой, Словно лампада уж Подо мной теплится, Словно цветочки уж Подо мной пыльные, Словно уж нет меня, Духа мятежного, Слова безбрежного!