Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гейнцельман Анатолий Соломонович

КОНЦЕРТ

В зеленых франтоватых фраках Платаны спят у ручейка И при незримых ветра знаках Покачиваются слегка. Какая сказочная прелесть В зыбленьи радостных ветвей, Как очаровывает шелест Зеленых в синеве камей! Зеленый ропот волн и леса – Стихий свободных голоса, Весны мистическая месса, Взносящая на небеса. Атласные недаром тучи Почти касаются ветвей, Чтобы наслушаться созвучий Под сводами лесных церквей. Как соловей, я сам в концерте Мечтательный подчас солист, Когда не думаю о смерти, Когда от всякой скверны чист.

ОСТРОВ МЕРТВЫХ

Черный остров пиний темных Где­то за стеной, Анфилада зал огромных...

Тишина. Покой. Эхо слышится под сводом Строгих мертвых зал. Рок дворянским этим родам Жить здесь наказал. На тяжелых кринолинах Кончился весь ряд Дам прекрасных на картинах. Мертвые глядят С порицанием из рамок На пигмеев рой, Что, шумя, явился в замок Праздничной порой. Меж классических пейзажей И ночных аллей Куплей занят и продажей Селянин­плебей. Я один, как волхв восточный, Еду за звездой! Я король ведь лоскуточный С дивною мечтой. Черный остров пиний темных Где­то за стеной Привлекает нас, бездомных Рыцарей, порой. Даже в залах этих гулких Мертвые глаза Стоят по жаре прогулки, Стоят, чтоб слеза Пролилась и для Гекубы В каменном гробу: Страшного суда уж трубы Слышатся вверху.

КРАСНЫЙ МОСТ

Наставив из ладоней шоры На чутко внемлющие уши, Я слушаю, как в речке хором Поют влюбленные квакуши. Речушка – жалкий наш Mugnone, Известный на весь мир, однако, Прославленный в Декамероне В новелле с хитрым Буфальмако. На красном мостике стою я, В зеленую гляжу водицу, Где тенора поют, ликуя, Чтоб хоть одну признать сестрицу. Вот, вот они: глаза­червонцы Из­под зеленых видны фраков, Последними лучами солнца Освещены они меж маков, Пылающих как капли крови, Пролитой кем­то на откосе. И я, исполненный любови, Гляжу в них, будто бы в Хаосе Нет глаз загадочно­лучистей, И кажется, моя в них юность Видна полней, чем в звезд монисте: Моей души в них многострунность. Степь черноморскую я вижу На дне квакуши глаз холодных, Всё, что люблю и ненавижу, Портреты в платьях старомодных. И это сонное adagio Мне грустью наполняет сердце, И слов загадочная пряжа, Как восхитительное scherzo, Звучит из сумерек кровавых, И превращаюсь я в квартины, И превращаюсь я в октавы, И рай встает из вязкой тины.

ЛУНА И КИПАРИС

На холме одинокий кипарис Стоит, как строгий теневой абрис. Под кипарисом позабытый склеп, Для яселек Спасителя вертеп. Когда над деревом взошла луна, Казалась мне кометою она С алмазовым рассыпчатым хвостом, Как та, что в Вифлееме над Христом Остановилась, приведя волхвов В сообщество убогих пастухов. И радостных исполнен я тревог, Как будто сызнова рождался Бог, А я Креститель дикий Иоанн, Готовящий пути чрез океан... Ах, неужели снова Божий Сын Среди людских появится пустынь? Нет, это невозможно, раз слова Бесплодны все, как сорная трава. Но, к счастью, то лишь бледная луна, И никакая Мать уж не должна Рождать Мессию для слепых людей, И никаких нет стоящих идей. И сам я – глас вопьющий средь пустынь, И невозможен нынче Божий Сын: Нет ни комет, ни путеводных звезд, Весь мир – один кровавый лишь погост.

АТОМ БОЖИЙ

Я ветер, хлопающий ставней, Я пузырек волны морской, Катящйся куда­то плавно, Но я отравлен весь тоской. Я капля, что стучит в окошко Прохладным пальчиком своим, Извилистая я дорожка, Ведущая зачем­то в Рим. Действительность, старуха злая, Зачем тебе алмаз морской, Что, горы волн опережая, На скалы катится с тоской? Я радужный лишь шарик пены, Отравленный давно, как ты, Хоть и взлетающий на стены, Влюбленный в синие мечты. Из тучи я алмаз, упавший На пыльное тюрьмы стекло, Не любопытный, не алкавший Искоренять земное зло. Кто хочет отразиться в капле Миниатюрной, подожди, Пока на страшном клюве цапли Не буду я иль на груди Пречистыя с мечами в сердце, Как горькая из глаз слеза, Пока в передзакатном scherzo Не заблещу, как бирюза. Я всё, что есть, хоть жалкий атом Я Божий только на земле, И я исчезну в непочатом На изумрудовом крыле.

КРЕСТ У МОРЯ

Всплеск синих волн. Алмазы пены. Как смоль чернеющие стены. Над пропастью чугунный крест. Бушующий простор окрест. А под крестом в скале могила, Где спит угаснувшая сила: В ячейке каменной поэт, Потухший мирозданья свет. Проснется ль он еще? Кто знает, Но кажется, что он внимает Симфонии мятежных волн, Небытия блаженства полн. О чем он пел? О чем мечтал? У соловья, у черных скал Спроси о том, спроси

у волн, Спроси у облаков: мир полн Еще его святым пеаном, Его душа над океаном Еще кружится, словно стриж. Спроси загадочный Париж, Спроси Флоренцию, Неаполь, Там много ароматных капель Его души меж облаков, Словесных много жемчугов. Спроси меня: двойник усталый Его я, выползший на скалы, Чтобы соленым жемчугом Упиться, словно это ром. Вдали загадочные шкуны Таинственные пишут руны, И растворяюсь я окрест, Схватившись за чугунный крест.

НЕСУЩИЕ

Не закрывай окошка летом, Когда ты беспокойно спишь! Есть в воздухе волшебном этом Не только реющая мышь, Не только звуковые волны, Связующие темный мир: Духовной он стихии полон, Как инфузориями аир. Потоки душ клубятся всюду, Как облаком клубится пыль. Так поклонись смиренно чуду, Как на поле седой ковыль. Подумай лишь о своих мертвых И углубленно захоти, Ответят всюду натюрморты На самом торенном пути. Они в волнах, в колосьях, в тучах, Они в зыбящемся песке, Они, как Млечный Путь могучий, К твоей спускаются щеке. Их много больше, чем живущих, И мир принадлежит лишь им: Он – царство душ уже не сущих, Хоть мы их изредка лишь зрим. Лишь умирая, мы в стихию Вливаемся бессмертных сил Для вечности евхаристии, За рубежом своих могил. Не закрывайте же окошка, Чтоб мог явиться визитер По голубой небес дорожке, Хоть это, может быть, и вздор. Нет, это явственнее яви! Вот ручка чья­то седины Твоей коснулась, Боже правый, Вот очи грустные видны... Вот чей­то ротик ледянистый Касается твоей щеки... Вот чей­то профиль виден чистый... И ты исходишь от тоски...

ЗАКРЫТЫЕ СТАВНИ

Закрыты ставни. Свет потушен. Кромешная в светелке тьма. Контакт с реальностью нарушен, И жизнь совсем уж не тюрьма. Не страшно. Рядом спящий Ангел Спокойно дышит, как дитя, Да и не в том же ль самом ранге Я сам на склоне бытия? Мне ничего уже не надо, Ни облаков, ни томных звезд: Я опьяненная менада, Я серый, сумеречный дрозд. Я навидался солнца, моря, Они теперь в моей груди, И, никого уж не позоря, Я сплю, как вечность. Не буди! В руке держу я руку спящей, И дышащую мерно грудь К груди своей, мечты творящей, Я прижимаю как хоругвь. Нет у меня священней формы, Нет связи лучшей с божеством: Отсюда отлетают кормы Для жизни в сердце мировом. Лишь захочу, и полог ночи, И хаос превратятся в день: Она откроет снова очи, И вышмыгнет ночная тень.

ГЛАС БОЖИЙ

Та тень, что ползает с кошевкой, Что там торгуется с торговкой Или газетные афиши Пугливее читает мыши, То жалкий мой двойник телесный В горячечной рубашке тесной, То безобразный автомат, То мой состарившийся брат. Но в сущности совсем не эта Карикатура – дух поэта, Совсем не эта хризалида Такого нищенского вида. Душа поэта – облак светлый, Блестящий в небе след кометный, Душа поэта – цветик синий Из нежных филигранных линий, Душа поэта – ритм вселенной, Прибоя голос неизменный, Мелодия небесных сфер, В аду горящий Люцифер, Журчанье ручейка в осоке, Слеза в Мадонны скорбном оке, Бесцельное теченье лет. Ничтожнее всего поэт, Но только он умеет с Богом Беседовать в краю убогом, Но только он не знает страх, Когда его хоронят прах: Он знает, что опять воскреснет, Как Феникс на земле чудесный, Он знает, что его мечта – Божественная красота.

УДОД

Ах, зачем мы не удоды С желтым, солнечным чубом? Не дрожали б от свободы Мы в Сибири под кнутом. Лето красное мы б жили В русской сказочной степи, Гнезда б на березах вили Птенчикам своим в кепи. Враг один у нас – метелиц Был бы снежный хоровод, Но от этаких безделиц Пестрокрылый бы удод Улетел чрез желтый Каспий На священный плавный Ганг, Где шипит в осоках аспид, Где ревет орангутанг, Где цветет блаженный лотос В шелестящих камышах, Где дивнее Геродота Летописи пишет Шах. Там мы проводили б зиму, Солнечным блестя чубом, И не нарушал бы схиму Нашу озлобленным лбом Одержимый там мятежник. Но потом опять весной Повлекло б в сухой валежник На болото, в край родной, На покинутые гнезда, К морю Черному в степи, Где как будто ярче звезды, Где вольготней на цепи, Где Христос опять повешен. Как разбойник меж других, Где поэт один безгрешен, Создающий странный стих.