Столетнее проклятие
Шрифт:
— Твои люди разговаривали со мной, — сказала между тем Авалон. — Я подумала, что тебе следует это знать.
— Что знать? — спросил Маркус, все еще с трудом сдерживая ликование.
— Им приходится трудно, милорд.
— Я бы предпочел, чтобы ты называла меня Маркусом, — наконец произнес он вслух то, что давно вертелось на языке. Авалон явно опешила. — Это ведь так легко, — поддразнил ее Маркус. — Всего лишь коротенькое имя…
— Ты не слушаешь меня, милорд, — упрекнула она. — Я говорю о твоих людях.
— Нет, я слушаю, — возразил Маркус, посерьезнев. — Стало
— Да.
— А чего же ты ждала, Авалон? Ты же знаешь, кем они тебя считают, кто ты для всего клана. И еще удивляешься, что к тебе приходят за утешением?
— Но ведь я ничего не могу для них сделать! Я пыталась им это объяснить, но…
— Для большинства из них достаточно уже и того, что ты здесь.
— Этого недостаточно, Маркус, и мы оба это прекрасно знаем! — с горячностью возразила Авалон.
Теперь опешил Маркус. Он не ожидал, что девушка так быстро откликнется на его просьбу.
— Я прошу тебя еще раз, возьми все мое состояние! Этим ты поможешь своему клану.
— Неужели ты еще не поняла? — мягко спросил он. — Дело вовсе не в твоем богатстве, Авалон. Ты — легенда. Им нужна ты.
Она промолчала, не в силах найти ответа, и только отвернулась, бессильно уронив руки.
Маркус шагнул к ней, несмело обнял одной рукой за талию — и, к его удивлению, Авалон не оттолкнула его, а замерла, точно лань при виде врага.
Маркус не хотел, чтобы она боялась его, не хотел бороться с ее гневом и ненавистью. Он желал эту девушку всем сердцем — но все же ждал от нее не только ответного желания, а чего-то большего. Чего — он и сам не знал. Просто сердце его замирало и разрывалось на части, и в нем была только она одна — Авалон.
— Ты будешь моей женой? — очень тихо и нежно спросил он.
— Нет, — тотчас же ответила она. — Я не могу. Прости.
Маркус ждал подобного ответа, и все же ему стало больно. «Ничего», — сказал он себе. Сколько бы она ни отказывала — он не пойдет на попятный. Авалон будет его женой.
Далеко в горах разнесся плачущий вой одинокого волка. Над вершинами взошла круглая бронзовая луна.
— Уже поздно, — сказал Маркус, но руки не отнял.
Авалон ничего не ответила. Как по волшебству, ее серебристые волосы в лунном свете обрели теплый золотой оттенок, белоснежная кожа, казалось, посмуглела, темные глаза были бездонны. Запрокинув голову, она заглянула в лицо Маркусу, и ему почудилось, что он обнимает ангела. Увы, первые же слова Авалон безжалостно швырнули его с небес на землю.
— Милорд, как ты узнал, что Брайс собирается выдать меня за своего брата?
— Из письма. Нам прислали письмо.
— Могу я взглянуть на него?
Маркус пожал плечами, убрав руку с ее талии. Волшебство исчезло, растворилось в лунной ночи.
— Почему бы и нет?
Он привел Авалон в единственное место, которое было ей знакомо во всем Савере, — кроме, конечно, тесной комнатки, где ее держали взаперти. Как только ее выпустили, Авалон кинулась исследовать замок, бесцельно бродя по коридорам и залам, покуда ей не наскучила толпа, неотрывно следовавшая за ней по пятам. Тогда она объявила, что хочет выйти посмотреть на дождь, но даже это не отпугнуло стайку неугомонных мальчишек. Вслед за Авалон они дружно направились в южную башню и даже слегка разочаровались, обнаружив, что дождь кончился.
Комната в круглой башне, куда привел ее Маркус, судя по всему, служила ему кабинетом. Авалон не сумела как следует рассмотреть ее во время разговора с посланниками королей и папы. Теперь ей здесь понравилось — не слишком просторно, но и не чересчур тесно, уютный очаг, застекленные окна, из которых видна была вся округа. Когда Авалон беседовала с посланниками, она была слишком поглощена важным делом, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.
Длинный стол, за которым тогда сидели знатные гости, был теперь завален бумагами и свитками. Были здесь даже счетные книги, заполненные неуклюжим, неразборчивым почерком.
Авалон смотрела, как Маркус, подойдя к столу, роется в этой груде. Его смуглое чеканное лицо было напряженно и сосредоточенно, и даже в ненавистном тартане Кинкардинов он казался Авалон таким красивым, что у нее дух захватывало.
Если б только все вышло иначе! Если б Маркус не был сыном Хэнока, если б он так свято не верил в нелепое предание о проклятии дьявола; если бы сама Авалон, измученная тяготами своего страшного детства, не поклялась никогда не выходить замуж…
Ну да ничего не изменишь. Маркус таков, каков есть, и во всех невзгодах Авалон есть изрядная доля его вины, пускай даже и невольная. Впрочем, Авалон подозревала, что, даже если б у Маркуса и был выбор, он все равно цеплялся бы за эту треклятую легенду. А она не позволит сызнова втянуть себя в водоворот суеверной лжи. Для нее это хуже смерти.
Авалон отвернулась от поглощенного поисками Маркуса и подошла к гобелену, который висел в простенке между окнами. Искусное творение ткачих изображало знатную даму, которая купалась в ручье, распустив длинные золотистые волосы. Служанки с берега смотрели на свою хозяйку; шеи у них были длинные, выгнутые, точно у лебедей. Вода была выткана синей, зеленой и белой нитью. Сцена купания была изображена во всех подробностях — в ручье у ног дамы резвилась даже стайка мальков.
— Ничего не понимаю! — услышала Авалон раздраженное восклицание Маркуса и, обернувшись, увидела, что он сидит в кресле, с неприкрытым отвращением взирая на груду бумаг. — Записка была здесь, — пояснил он. — Кроме меня, этих бумаг никто не трогал. Куда же она делась?
— Что это за бумаги? — спросила Авалон, подходя к столу.
— А бог их ведает! Мне они достались по наследству.
Авалон двумя пальцами ухватила потрепанную бумажку.
— Четыре бочонка доброго эля, — прочитала она вслух, на ходу переводя с гэльского. — Бочонки из превосходного французского дуба, с железными обручами. Два плуга с ременной упряжью. Озимое зерно для… двадцати полей. Тридцать ягнят в уплату. — Она подняла глаза. — Описание сделки?
— Скорее всего. Полагаю, Хэнок не был склонен заниматься таким скучным делом, как постоянное ведение хозяйственных записей.