Столетняя война
Шрифт:
— Ты кто? — спросил всадник.
Томас открыл рот для ответа, но слова замерли в горле. Разинув рот, он уставился на всадника с рыжеватыми усами и странными желтыми глазами. «Внушительный ублюдок», — подумал Томас и поднес руку к лапе святого Гинфорта. Возможно, святой вдохновил его, так как он вдруг испытал подъем и нашел удовольствие в роли монаха.
— Я всего лишь смиреннейший раб Божий, сын мой, — вкрадчиво проговорил Томас.
— Англичанин? — с подозрением спросил латник. Томас говорил по-французски почти безупречно, но это был французский английских правителей, а не тот, на котором разговаривали во Франции.
Снова у Томаса похолодело в груди, но он выиграл время, перекрестившись, и с этим движением к нему вернулось вдохновение.
— Я шотландец, сын мой, — сказал он, и это немного успокоило подозрение желтоглазого, поскольку шотландцы всегда были союзниками Франции.
Томас ничего не знал о Шотландии, но сомневался, что и в Бретани многие знают больше. Это была далекая и во всех отношениях непривлекательная страна. Скит всегда говорил, что Шотландия — это край болот, скал и поганых язычников, которых убить вдвое труднее, чем любого француза.
— Я шотландец, — повторил беглец, — и привел родственницу герцога, оказавшуюся в руках англичан.
Всадник взглянул на фургон.
— Родственницу герцога Карла?
— А что, есть другой герцог? — с невинным видом спросил Томас. — Это графиня Арморика с сыном, который приходится внучатым племянником герцогу и сам по рождению граф. Англичане продержали их шесть месяцев в плену, но милостью Божьей теперь смягчились и отпустили. Герцог, я знаю, будет рад принять ее.
Томас раздувал титул Жанетты и ее родственную связь с герцогом, как свежевзбитые сливки, и враг проглотил историю целиком. Солдаты дали фургону проехать. Томас смотрел, как Хью Болтби пустил свой отряд легкой рысью, стремясь держаться по возможности подальше от арбалетчиков. Командир вражеских латников переговорил с Жанеттой, и, похоже, на него произвело впечатление ее высокомерие. Он сказал, что для него будет честью проводить графиню в Гингам, хотя предупредил, что герцога в данный момент в городе нет, но он уже возвращается из Парижа. Говорят, он сейчас в Рене, откуда до Гингама всего лишь день пути.
— Ты доставишь меня в Рен? — спросила Жанетта Томаса.
— А вы хотите, моя госпожа?
— Пьер стар и утратил былую силу, — ответила она. — Молодой человек всегда пригодится. Кроме того, если ты собираешься во Фландрию, тебе нужно в Рене переправиться через реку.
Так и получилось, что Томас составил ей компанию и еще три дня ехал в еле тащившемся фургоне. За Гингамом им не нужен был конвой, поскольку тут, на востоке Бретани, опасность встретить английских мародеров была мала и дороги патрулировались войсками герцога. Местность казалась Томасу странной: он привык к заросшим сорняками полям, заброшенным садам и покинутым деревням, а здесь в хозяйствах трудились люди и фермы процветали. Церкви были больше, в их окнах виднелись витражи, и все меньше и меньше людей говорили по-бретонски. Это все еще была Бретань, но здесь господствовал французский язык.
Путники останавливались в сельских тавернах с блохами в соломе. Жанетте с сыном отводили комнаты, считавшиеся лучшими, а Томас делил со слугами конюшню. По дороге им повстречались два священника, но ни один из них не заподозрил в Томасе самозванца. Он приветствовал их на латыни, на которой говорил лучше их, и оба пожелали ему доброго дня и счастливого пути. Томас почти ощущал их облегчение оттого, что он не ввязывается с ними в более пространную беседу. Доминиканцы были непопулярны среди приходских священников. Странствующие монахи сами были священниками, но считали своим долгом подавление ереси. Поэтому визит доминиканца предполагал, что приходской священник не выполняет свои обязанности, и даже грубый, неотесанный молодой монах вроде Томаса не встречал радушного приема.
В Рен они прибыли во второй половине дня. На востоке небо застилали темные тучи, и маячивший на их фоне город показался Томасу самым большим из когда-либо виденных. Городские стены были вдвое выше, чем в Ланьоне или Ла-Рош-Дерьене, и через каждые несколько ярдов, как контрфорсы, были построены башни с заостренными крышами, откуда арбалетчики могли стрелять по любым наступающим войскам. Над стенами возвышалась крепость из светлого камня с развешенными флагами, превосходившая по высоте крепостные башни и колокольни церквей и соборов. Холодный ветер нес на запад запахи большого города — вонь сточных канав, смрад сыромятен и дым.
Стража у восточных ворот заинтересовалась найденными в фургоне связками стрел, но Жанетта убедила солдат, что это трофеи, которые она везет герцогу. Они также хотели взять таможенный сбор за изысканные доспехи, и Жанетта снова произнесла речь, напирая на свой титул и с привычной естественностью упоминая имя герцога. В конце концов солдаты уступили и пропустили фургон в узенькие улочки с выступавшими на проезжую часть лавками. За фургоном побежали нищие. Правившего лошадью Томаса толкали солдаты. Город был набит ими. Большинство латников носили эмблемы с белым горностаем и гирляндой, но у многих на камзоле было генуэзское изображение чаши Грааля. Присутствие такого количества войск подтверждало, что герцог действительно в городе и готовится к походу, чтобы изгнать англичан из Бретани.
Под маячившими в вышине двумя башнями собора путники нашли таверну. Жанетта хотела подготовить себя к аудиенции у герцога и потребовала отдельную комнату, но за свои деньги смогла получить лишь каморку с пауками под самой крышей. Хозяин постоялого двора, болезненного вида парень, сказал, что Томасу, наверное, лучше остановиться в доминиканском монастыре, что находится рядом с церковью Святого Жермена к северу от собора. Но Томас заявил, что его предназначение — быть среди грешников, а не святых, и хозяин проворчал, что тот может спать во дворе, в фургоне графини.
— И никаких проповедей, святой отец, — добавил он. — Обойдемся без этого добра в «Трех ключах».
Служанка причесала Жанетту: заплела ее черные волосы в косы и свила их наподобие бараньих рогов, закрыв уши. Графиня надела красное бархатное платье, избежавшее разграбления, с юбкой, ниспадавшей от груди до пола, и белым корсажем с замысловатой вышивкой из васильков и маргариток, зашнурованным до самой шеи. Широкие рукава платья были подбиты лисьим мехом и доставали до красных туфель с роговыми пряжками. Подбитая тем же мехом шляпка гармонировала с платьем и была украшена иссиня-черной кружевной вуалью. Поплевав на руку, Жанетта стерла с лица сына грязь и отвела его вниз, во двор таверны.
— Как ты думаешь, вуаль уместна? — обеспокоенно спросила она Томаса.
Тот пожал плечами:
— По-моему, да.
— А цвет? Ничего, что платье красное?
Томас кивнул, скрыв удивление. Никогда еще он не видел такого шикарного платья. Теперь Жанетта выглядела настоящей графиней, а ее сын щеголял в чистой блузе, и волосы его были смочены и приглажены.
— Тебе предстоит встреча с двоюродным дедушкой! — сказала Шарлю Жанетта, лизнув палец и стирая остатки грязи с его шеи. — А он приходится племянником королю Франции. И это означает, что ты тоже родственник короля! Да, ты королевская родня! Разве тебе не повезло?