Столетняя война
Шрифт:
— Значит, будут мессы и поминальные службы. И Майкл Хук попадет в рай по молитвам короля, — заключил Генрих. — А завтра, с Божьей помощью, сразимся против французов и научим их уважать Бога и англичан. Мы победим. Держи. — Король протянул Хуку полный кожаный бурдюк. — Вино, согреться в ночи.
И король двинулся прочь, громко хлюпая по грязи латными башмаками.
— Странный малый, — заметил Джефри Хоррокс, когда латник по имени Суон уже не мог их расслышать.
— Хорошо, если выйдет, как он сказал, — вставил Том Скарлет.
— Проклятый дождь, — пробурчал Уилл из Дейла. — Когда ж он кончится, чтоб
— Как же победить-то завтра? — спросил Скарлет.
— Просто целься лучше и надейся на то, что Бог тебя любит, — ответил Хук, отчаянно желая, чтобы святой Криспиниан хоть что-нибудь сказал, однако тот по-прежнему хранил безмолвие.
— Если эти выродки до нас доберутся… — начал было Том Скарлет и замолк.
— Что, Том? — переспросил Хук.
— Ничего.
— Да говори уж.
— Я хотел сказать — давай я убью тебя, а ты меня, пока нас не начнут пытать, да только это несбыточно, да? Ну, если я тебя убью, ты ведь не сможешь меня прикончить, ты же будешь труп… — Скарлет, вначале серьезный, под конец не сдержался и захохотал, и через миг вместе с ним хохотали остальные, хотя никто толком не знал почему.
«Смех покойников, — подумал Хук. — Хотя лучше уж покойникам хохотать, чем лить слезы».
Лучники пустили по кругу вино, которое так никого и не согрело. Чуть погодя забрезжил серый, как кольчуга, рассвет. Отойдя по нужде в восточную полосу леса, Хук увидел позади стволов деревушку. Ночевавшие в сараях и амбарах французы уже седлали коней и выдвигались ближе к главному лагерю. В дальней части плато, где пестрели вымокшие вражеские знамена, уже строилось войско.
Англичане занимались тем же. Девятьсот латников и пять тысяч стрелков вышли с рассветом на поле Азенкура, распаханное глубокими бороздами под зимнюю пшеницу, — поле, где уже стояли тридцать тысяч французов.
Готовые к сражению в день святого Криспина.
Часть четвертая
День святого Криспина
Глава одиннадцатая
Рассвет выдался холодным и серым. Редкие брызги еще срывались с неба, но Хук видел, что ночной ливень уже не вернется. Мелкие клочья тумана жались к мокрым деревьям и заполненным водой бороздам на пашне.
Английские барабанщики выбивали бойкий ритм, время от времени вступали трубы. Музыканты теснились позади центрального строя, где рядом с королевским штандартом — самым большим во всем войске — реяли на высоких древках крест святого Георгия, знамя Эдуарда Исповедника и флаг Святой Троицы. Над передовым отрядом и арьергардом, выстроенными по краям, развевались знамена их командующих, над латниками Генриха — еще полсотни флагов, однако они не шли ни в какое сравнение с плотными рядами полотняных и шелковых знамен, выставленных французами.
— Сколько там флагов? Можешь посчитать? — спросил Томас Эвелголд, надеясь определить численность вражеского войска. — Если под каждым знаменем два десятка солдат…
Под чьими-то флагами стояло меньше двадцати воинов, под другими — намного больше, однако Эвелголд надеялся, что такой подсчет даст в среднем верную картину. Флаги, правда, были настолько многочисленны и торчали так тесно, что даже Хук с его острым зрением не мог вычленить хоть один из нескончаемой общей массы.
— Выродков
— Ждите! — прокричал стрелкам седой рыцарь на забрызганном грязью мерине — один из многих, кто подъезжал к строю передать приказ или поделиться советом. — Ждите! Стрелять только по моему сигналу! — Латник воздел в руке толстый жезл, обернутый зеленой тканью и увенчанный золотым навершием. — Пока не брошу жезл — не стрелять! Следите за жезлом!
— Кто это? — спросил Хук у Эвелголда.
— Сэр Томас Эрпингем.
— А кто он?
— Латник, который бросит жезл.
— Жезл я подкину высоко, — крикнул сэр Томас. — Вот так!
С силой брошенный жезл взлетел в пропитанный дождем воздух и перевернулся в вышине. Рыцарь, потянувшись было его поймать, промахнулся. Хук так и не решил, считать ли это дурной приметой.
— Подними, Хоррокс, — велел Эвелголд. — Да гляди веселей!
Хоррокс кинулся бегом, но заполненные водой борозды и раскисшие гряды между ними не давали двигаться, ноги вязли по щиколотку. Добравшись наконец до зеленого жезла, стрелок отдал его седовласому рыцарю, тот поблагодарил и двинулся дальше вдоль строя лучников, повторяя для остальных тот же приказ.
— Лемех, должно быть, пустили глубоко, — заметил Эвелголд.
— Под озимую пшеницу, — отозвался Хук.
— А она-то при чем?
— Под озимую распахивают глубже.
— Вот уж пахать никогда не приходилось, — покачал головой Эвелголд: до получения должности винтенара он был кожевником.
— Осенью пашут глубоко, весной мелко, — объяснил Хук.
— Да уж, этим выродкам не придется рыть нам могилы, — невесело буркнул Эвелголд. — Клади в борозды да закапывай…
— Небо проясняется, — заметил Ник.
На западе, где едва выступали над лесом невысокие стены крепости Азенкур, свет делался ярче.
— Ну хоть тетива не промокнет. Значит, убьем сколько-то выродков прежде, чем они нас прирежут.
Враг превосходил англичан числом не только знамен, но и музыкантов. Английские трубачи время от времени выдували короткие бравые сигналы, а затем умолкали, давая место барабанщикам, выстукивавшим все тот же резкий настойчивый ритм. Французские же трубы не стихали ни на миг, их пронзительные вопли, то опадающие, то визгливо взлетающие, звенели в холодном воздухе и навязчиво лезли в уши. Основное войско французов было пешим, как и английское, хотя на обоих вражеских флангах выделялись отряды конных рыцарей с выставленными в небо копьями. Чтобы согреть коней, крытых длинными попонами с вышитыми гербами, всадники то и дело прогуливали их перед строем.
— Скоро нападут, не задержатся, — кивнул в их сторону Том Скарлет.
— Может, да, — отозвался Хук, — а может, и нет.
Он разрывался между желанием ввязаться наконец в бой, который прекратит затянувшуюся пытку, и мечтой благополучно оказаться дома, в Англии, в теплой постели.
— Не натягивать тетиву, пока не начнется битва! — Эвелголд повторил предупреждение уже в пятый или шестой раз, но никто из лучников сэра Джона даже не повернул головы. Все лишь поеживались от холода и не сводили глаз с французов. — Черт! — прошипел вдруг сентенар.