Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность
Шрифт:
За 1912–1922 годы «Сарекат Ислам» пережила пик своего роста. Сторонники и сантри, и абанган вступали в ее ряды, заявляя о рождении объединенной, окрашенной в зеленый цвет ислама национальной организации, готовой к жертвам в борьбе против голландцев. В этот же период более жестко настроенные мусульмане, сторонники течения сантри, вступили в «Мухаммадья», модернистское исламское общество, с установкой на самопожертвование: оно было явно аполитичным и ограничивалось идеей распространения образования и созданием проектов социального обеспечения. Его основатель, Хаджи Дахлан, был последователем каирского реформатора Абдуха и прогрессивным мусульманином. Он был организатором движения «Мусульманские женщины», открывал для них школы, поощрял создание бойскаутских групп и футбольных команд, а также разработал учебный план, совершенно несвойственный крестьянским школам. Организация пользовалась уважением даже среди немусульман, и в ближайшие годы некоторые из ее членов стали высказываться в пользу полного отделения религии от политики, то есть секуляризации де-факто.
Молодые состоятельные люди с Явы или Суматры иногда искали убежища вдали от голландских колониальных
Первые националисты и, позднее, многие коммунисты стремились занять промежуточную позицию между набожностью и рационализмом, мистицизмом и наукой, воображением и интеллектом. Лобовую атаку на религию сочли неуместной. Но тогда, как и сейчас, они хорошо знали, что именно взаимоотношение реальных сил, а не религия определяло облик мира. Все союзы должны были выстраиваться исходя из этого. В итоге подлинным полюсом притяжения была не Мекка и даже не османский Стамбул, в котором за много лет угасло множество надежд, так и не принесших никому реальной помощи, а Токио. События, развернувшиеся в Японии в эпоху Мэйдзи, казались так же далеки, как Стамбул. Но теперь османский военный корабль «Эртогрули», зашедший в 1890 году в Сингапур по дороге в Японию, вызвал взрыв энтузиазма у местного населения. Европейская торговля африканскими рабами нуждалась в оправдании расизма. Позднее это стало ключевым моментом в деле созидания европейского империализма. Жертвы реагировали, создавая мировоззрение сопротивления и борьбы. Когда «Эртогрули» причалил в Сингапуре, воодушевленные националисты спрашивали себя, не положит ли это начало турецко-японскому союзу против европейских империй?
Победа японцев над флотом императорской России в 1905 году была с энтузиазмом встречена колониальным миром. Для многих это стало свидетельством возрождения Азии, и многочисленные националисты-интеллектуалы в колониях рассматривали Страну восходящего солнца как потенциального союзника. В Бенгалии, как и на Яве, новости об успехе Японии доходили и до сельского населения. Традиционная культура архипелага внесла мистический элемент в эту историю: пошли слухи о большом корабле, «который приплывет сквозь облака вместе с японской армией, которая победит голландцев». Еще более фантастическую надежду выразил «Ал-Имам», мусульманский журнал, выпускавшийся в Сингапуре: якобы Япония, нуждавшаяся в обращении в одну из мировых религий для выживания в современном мире, вполне может выбрать ислам. Почему? Потому что только ислам гарантировал расовое равноправие, тогда как христианство — религия «белых империй» — никогда не относилось к японцам как к равным, и поэтому, как отмечалось в газете, «читателя не удивит, если мы скажем, что мусульманская Япония станет лидером всех народов к востоку от Бабал-Мандаба “ключа к Красному морю” [177] . Даже когда стало ясно, что звезда и полумесяц не заменит японцам восходящее солнце, Япония по-прежнему оставалась источником вдохновения для азиатского национализма [178] . Но вскоре, и не менее сильно, задули и другие ветры.
177
По поводу конкретно этой и другой подобной информации см. Михаэль Фрэнсис Лаффан, Исламское национальное единство и колониальная Индонезия, Лондон & Нью-Иорк, 2003.
178
Когда после Первой мировой войны победители основали Лигу Наций, Япония (тогда бывшая среди стран-победительниц) предложила, чтобы Устав Лиги ликвидировал расизм. Сама эта мысль оскорбила Соединенные Штаты и Британию, и на предложение сразу же было наложено вето.
В 1914 году голландский марксист Хенрик Снивлиет основал Индийскую социал-демократическую ассоциацию. Она состояла из горстки марксистов, включая Тан Малаку и Семауна, позже ставших основателями Индонезийской коммунистической партии (КИИ). До этого они вступили в «Сарекат Ислам», чтобы заниматься там «работой с массами». Победа Русской революции 1917 года создала врага и Японии, и всем ярым националистам. Последователи Тан Малаки и его товарищей теперь начали открыто агитировать в рамках «Сарекат Ислама» за более явную революционно-освободительную позицию партии. Делегация от организации посетила Конференцию тружеников Востока в Баку в 1920 году. Именно здесь, в присутствии сотен делегатов от разных стран мусульманского мира, Григорий Зиновьев, бывший тогда председателем Коминтерна, крайне эмоционально призвал мусульманский мир начать джихад против всех империй. В ответ раздались аплодисменты и выстрелы в воздух.
В 1921 году коммунистическая фракция в «Сарекат Ислам», включавшая членов, совершивших хадж в Мекку, потребовала на ежегодном съезде организации «совершить революцию в интересах угнетенного народа». О настроении на съезде можно судить по тому, что в рамках даже самой умеренной группы
Совершавшиеся в различных частях света попытки создать политические организации, включавшие и исламистов, и коммунистов, терпели неудачи. Но иногда такие усилия порождали отдельных личностей, для которых подобный синтез был возможен: хаджа Мисбах был именно такой личностью. Он сыграл важную роль в антиколониальной борьбе и был сослан на Ириан (название Новой Гвинеи на Яве) вместе с арестованными членами КПИ в конце 1920-х годов [179] .
После раскола организации большинство ее членов перешли к радикалам. «Сарекат Ислам» продолжила свое существование, но перестала быть массовой организацией и через нескольких лет исчезла. Все больше ортодоксальных мусульман обретали сторонников в модернистских исламских организациях; незначительное их число перешло в «Нахдлатул Улама» (НУ), партию, основанную в 1926 году как противовес ортодоксальному модернистскому исламу и крайне критично настроенную по отношению к синкретичному суфизму.
179
Чтение о Мисбахе напомнило мне о маулане Бхашани. Религиозный крестьянский лидер в Восточной Бенгалии, в 1930—1940-х годах работал в тесном сотрудничестве с коммунистами и многое перенял из их риторики. Он посетил Пекин и в начале 1960-х годов встретился с Мао. В отличие от Мисбаха, маулане Бенгалии было легко польстить, и китайцы убедили его прекратить оппозицию диктатуре Айюб-хана. Он рассказал мне об этом, когда мы совершали недельное путешествие по деревням Бенгалии в 1969 году. К этому времени он стал критично относиться к китайской политике и спрашивал, не мог бы я стать его «политическим секретарем». Я с сожалением отклонил это предложение. Позднее коллега и его почитатель сказал, что Бхашани завоевал симпатии среди крестьян при помощи проповеди о воинственности в Коране. Он сказал крестьянам, что бегло говорит по-арабски. Однажды в его деревне Бхашани навестил один египетский ученый. Сторонники из крестьян окружили Бхашани. Египтянин обратился к нему на арабском, но был явно озадачен ответами мауланы. Бхашани бросил еще одну фразу и оборвал разговор. После того как он ушел, ученый повернулся к профессору из Бенгалии, сопровождавшему его, и спросил: «Не могли бы вы объяснить, почему каждый раз, когда я его спрашивал, он отвечал стихами из Корана?» Тогда-то интеллектуалы из Дхаки поняли, что «Красный маулана» не умел говорить по-арабски, а, как и многие другие, выучил Коран наизусть. Это означало, что он не представлял себе, что именно написано в Книге.
Удивительно, что именно тропический ислам дал рождение тому, что позже стало крупнейшей коммунистической партией за пределами Китая и России. КПИ выросла, она организовала профсоюзы, руководила забастовками и создала целую издательскую сеть.
Тогда же, как и другие коммунистические партии, она приняла диктат Москвы, но в редких случаях, когда она получала полезный совет из столицы СССР, партия чаще всего принимала решение проигнорировать его. В 1927 году Москва предостерегала против преждевременного восстания на Яве, когда было очевидно, что местные условия были еще весьма неблагоприятными. КПИ пренебрегла предостережениями Москвы, подняв антиколониальное восстание. Народ был не готов к этому, и КПИ легко оказалась в изоляции. Примечательно, что две провинции — Бантен и Западная Суматра, — в которых восстание было особенно яростным, являлись самыми мусульманскими!
Месть голландцев была устрашающей, несколько сотен коммунистов и сочувствующих были расстреляны. Тринадцать тысяч индонезийцев были задержаны, шесть тысяч коммунистов оказались в заключении или были депортированы. В тюрьме лидеры КПИ решительно отказывались признать, что они совершили ошибку. Они страстно выступали против Тан Малаки, представителя Коминтерна, выступавшего против революционного восстания. Эта тема оставалась очень важной до 1965 года.
Вскоре на первый план вышло новое поколение — это было уверенное в своих силах, насмешливое, дерзкое и полное надежд. Все это отразилось в поэзии данного периода, один из главных представителей которой, Хайрил Анвар, самоучка, лингвист и представитель богемы, смог выразить дух эпохи. Анвару было всего двадцать семь лет, когда он умер, сраженный смертельным трио — тифом, туберкулезом и сифилисом, атаковавшими его одновременно. У него не было времени на религию. Его наследие включает короткую поэму «Рай»: «Как мать, и бабушка, и семь поколений до них, я хочу попасть в рай, в котором, как говорят “Джамия Ислам” и “Мухаммадья”, текут молочные реки. И тысячи гурий повсюду.
Но внутри меня насмешливый рассудочный голос говорит: “Ты когда-нибудь высыхал, вымокнув в синем море? Коварные искушения, ждущие в каждом порту? И вообще, кто знает точно, что там есть гурии с голосами, глубокими и сильными, как у Нины, и глазами, блестящими, как у Яти?”»
25
Тропический ГУЛАГ
Каждую ночь на протяжении восьми лет заключенные острова Буру в Индонезии боролись с жестокостью, болезнями и наступающим безумием, рассказывая истории другим политзаключенным. Это поддерживало в них надежду. Слушая, пленники моментально забывали, где они находились и о тех, кто приговорил их к годам страданий. Рассказчиком был Прамудья Ананта Тур, интеллектуал, представитель левых сил и блестящий беллетрист. Заключенный в тюрьму после военного переворота в Джакарте в 1965 году, он провел 12 лет в аду под названием остров Буру — тропическая версия сибирского ГУЛАГа. Более 3000 ночей Прамудья заставлял себя и других пленных сосредотачиваться на другом мире, в котором вымысел ненавязчиво смешивался с историей.