Стоп. Снято! Фотограф СССР
Шрифт:
— Есть, мой генерал.
— Вольно, рядовой Лиходеева, —командую, — и цветок подбери, а то засохнет.
— Ой, что ж я маме скажу?! —Лидка хватается за голову, — это всё ты, Алик, виноват!
За фотоплёнкой в Кадышев я добираюсь автостопом. На эту авантюру меня подбивает Женька. Когда я прихожу к нему за советом, он первое время дуется.
Я полностью игнорировал его целых несколько дней. А ведь раньше они с Аликом
А я его "на бабу променял...". Да, для всех знакомых Лида оказывается универсальным объяснением любого моего неблагонадёжного поведения. Но Женькино любопытство тут же побеждает обиду.
— А зачем тебе плёнка?
— Лидку буду фотографировать?
— Ты опять?!
— По заданию райкома!
— Гонишь! — Женька от волнения вытягивает губы в трубочку, так что у него получается "гониффф".
— Зуб даю.
От Берёзова до Кадышева километров тридцать. Но, как это часто водится в нашей стране, прямых маршрутов не существует. Надо сначала ехать до Белоколодецка шесть часов на электричке, а потом обратно в Кадышев, еще пять на автобусе.
В общей сложности одиннадцать часов в пути. Для бешеной собаки, семь вёрст не крюк.
Всерьёз задумываюсь о том, чтобы одолжить велосипед, или даже пойти пешком, но Женька развеивает мои сомнения.
— В восемь у фабрики, — говорит.
Я против попутчика не возражаю. Вместе веселее.
Единственное, что меня огорчает — это интегралы. Судя по тетрадкам, Алик их щёлкал, как орешки. Прокрастинируя убираю в комнате. Расставляю книжки по цветам, потом по толщине. Потом по первой букве фамилии авторов. Пробую выжать гирю. Нет, это ещё хуже интегралов.
Наконец, нахожу себе нужное, и самое главное, срочное дело. Обхожу дом в поисках места для фотолаборатории. На первое время мне пообещал помощь Митрич, но я не буду нахлебничать вечно. Мне нужно собственное пространство, где я буду проявлять снимки, рассматривать их, кадрировать. Моя личная творческая мастерская.
Сначала забираюсь на чердак. Здесь низко, едва удаётся выпрямиться в полный рост. Из щелей в полу пробиваются острые лучи света. Доски под ногами скрипят. Можно сделать "светомаскировку" прожив что-нибудь по полу. Но мне в целом не нравится помещение. Кажется, что один неудачный шаг, и я окажусь посреди гостиной. Может, зря опасаюсь, но рисковать не хочу.
Гораздо лучше подошёл бы погреб, но у нас его нет. Зато есть летняя кухня. Это просторное помещение, похожее на веранду, но полностью закрытое окнами. Кухня пристроена к дому сзади и имеет отдельный вход.
Хозяйственные соседи в таких целое лето разделывают и перерабатывают дары садов и огородов, а у нас оно пустует и забито всяким хламом. Дверь закрыта на щеколду снаружи. Тяну на себя, и она неожиданно легко открывается.
Щелкаю выключателем, но ничего не происходит. Плафон пустой. Выкручиваю лампочку из своей настольной лампы и повторяю попытку.
Печально, но не безнадёжно. Обнаруживаю несколько стопок старых газет. Пять трёхлитровых банок. Два сломанных стула и мешок со строительной смесью, размокший а потом высохший до состояния камня. Всё покрыто толстым слоем пыли и паутины
Рядом с выключателем на стене вижу розетку. Проводка внешняя, она вьётся по стене, но по мне, даже выглядит стильно. Притаскиваю из комнаты магнитофон и врубаю первую попавшуюся кассету:
"Опять от меня сбежала… последняя э-лек-трич-каааа!"
Самым трудным оказывается вытащить цемент, остальное выношу и складываю горкой во дворе.
Мама целые дни проводит в Доме Культуры. Днём творческие коллективы готовятся к "гастролям" по полям и хозяйствам района, а вечерами она репетирует со своим самодеятельным театром. Только пообедать забегает в перерыве и спать ночью. Я целыми днями предоставлен сам себе.
Спрошу у неё завтра утром насчёт дальнейшей судьбы этого хлама. Газеты попробую сдать на макулатуру. Деревяшки в костёр. Терпеть не могу хлам. Как говорил герой Булгакова, разруха начинается в головах. И захламление жизни её, первый признак.
Беру ведро и тряпку и отдраиваю начисто пол и стены. Что только не сделаешь, лишь бы не садиться за математику. В завершение отмываю ещё и окна. Современных моющих средств у меня нет, так что остаются разводы. Но, по крайней мере, свет они начинают пропускать нормально.
Три стены у летней кухни глухие. Зато четвёртая, обращённая в сад лишь на метр поднимается над землёй, а выше представляет собой сплошное панорамное окно. Я открываю створки и в помещение врывается сладкий запах вечерних цветов.
В Берёзове почти нет комаров. Речка Берёзовка промыла своё русло среди известняковых плит и питается ледяными родниками. Она практически не образует ленивых тёплых заводей, где выводятся личинки кровососов. Даже вечером, когда в саду темнеет, вокруг лампочки крутятся только две большие ночные бабочки.
Чувствую себя здесь, в полностью пустом помещении куда уютнее, чем в крохотной комнате, среди вещей и памяти другого человека.
В результате снимаю с ненавистной провисшей панцирной сетки жёсткий матрас и перетаскиваю его в летнюю кухню. Кладу его прямо на пол, и засыпаю, едва голова касается подушки.
На утренней пробежке тело слегка болит после вчерашнего кросса наперегонки с Копчёным. Но это приятная мышечная боль, которая уходит на первом километре.
Намеренно сбавляю темп и бегу так медленно, как только могу. Моя цель не добиться рекорда, а двигаться без остановки как можно дольше по времени. Сначала надо укрепить дыхание и сердце, а потом скорость и сила придут сами собой. Результат приходит сразу. Организм требует кислорода, и лёгкие начинают раскрываться. Я дышу настолько глубоко и с таким удовольствием, словно до этого грудь стягивало железным обручем.