Стоящий в тени Бога
Шрифт:
– Иуда – не невольник, госпожа! – поклонился ей легат. – Он – знатный иудей, великий целитель, римский всадник по праву усыновления вот этим достойным мужем. – Полководец показал рукой на Сертория.
– В таком случае прошу меня простить, – не смутилась матрона. – Всадник Иуда, не соблаговолишь ли разделить со мной ложе?
По тону квиритки было ясно, что отказов она не признает. Гавлонит доселе еще ни разу в жизни не терял самообладания – ни в разгаре теологического диспута, ни в пылу схватки воинской или любовной. Нынче же, стоя голым перед обнаженной наглой иностранкой,
– Он не понимает человеческого языка? – топнула босой ножкой сластолюбка.
– Ты сказала, госпожа, – подтвердил ее догадку Мнемон и изложил предложение матроны на греческом.
Из горла зелота вырвалось подобие бараньего блеянья.
– Всадник Иуда польщен твоим предложением, прекрасная. Однако он боится разочаровать тебя, ибо уже несколько месяцев был лишен радостей Амура из-за долгого путешествия, – «перевел» эти животные звуки на язык квиритов догадливый Квинтилий.
Матрона понимающе кивнула головой.
– Я дам ему молодую рабыню, пусть спустит скорое семя в нее. А потом посоревнуемся на палестре Венеры по-настоящему. Эй, Флора! – позвала она невысокую симпатичную девушку с похотливыми бусинками-глазками.
– Ты делаешь моему спутнику очень щедрый подарок, богоподобная незнакомка! – начал флиртовать с патрицианкой Гай. – Такой цветочек я бы сам с охотой дефлорировал!
Остроумная игра слов на понятиях «флора» (одно из значений – цветок) и дефлорировать (лишить девственности) вызвала аплодисменты толпы, с любопытством наблюдавшей за происходящим. Матрона благосклонно улыбнулась и охотно поддержала развитие сюжета начавшейся эротической пьесы.
– Кого ты имеешь в виду, таинственный незнакомец?
– Догадайся сама, прекраснейшая! Разве может нераспустившийся бутон дикого цветка соперничать с расцветшей розой?
– Пожалуй, чашечка прекрасной розы раскроется перед столь красноречиво гудящим шмелем! – засмеялась знатная римлянка. – После иудея я займусь тобой. Устрою испытания для двух постельных атлетов – отечественного и чужеземного – и определю, кто более вынослив и стоек на амурном ристалище.
– И какая же награда достанется победителю?
– А какую ты хотел бы? Лавровый венок? Овацию?
– Если я проявлю себя достойным, то пусть призом мне станет еще одна любовная схватка с тобой, о подобная Венере!
Иуда не слышал продолжения беседы, которую пятнадцать веков спустя обозначили бы выспренным термином «куртуазная».
Флора взяла его за руку, отвела в парное отделение – небольшую комнату, где банщики брызгали водой на раскаленные камни и в результате получали горячий пар. Атмосфера в парилке напоминала Иуде родные места летом, только было еще влажнее и куда жарче. Продержав его там несколько минут, пока он не покрылся потом, рабыня затащила Гавлонита в небольшой бассейн, намазала ароматным мылом из сосуда, сполоснула водой, оттерла высушенной и тщательно размятой морской губкой, смахнула влагу полотенцем, слегка умаслила какими-то приятно пахнущими маслами. Затем в сопровождении нескольких рабов и рабынь (их легко было отличить от римлян по чрезмерной худобе) повела в укромную нишу в стене зала, легла на подстилку на полу и призывно развела ноги.
У Гавлонита пересохло горло.
Последний раз он посещал женское лоно полгода назад, еще до начала восстания. На войне мужу доблестному, тем более полководцу, Тора не дозволяет делить ложе с дочерями Евы. В плену и во время морского путешествия он вообще не видел женщин. Естество требовало: пользуйся случаем.
Отечественные Закон и мораль диктовали обратное:
«Если найден будет кто лежащий с женою замужнею, то должно придать смерти обоих» (Втор. 22:22).
«Кто же прелюбодействует с женщиною, у того нет ума; тот губит душу свою, кто делает это;
Побои и позор найдет он, и бесчестье его не изгладится;
Потому что ревность – ярость мужа, и не пощадит он в день мщения...» (Пр. 6:32—34).
Супруга Цветка, если он у нее и был, опасаться не следовало: рабы не могут позволить себе такой роскоши, как месть из ревности.
Воспоминания о собственной жене тоже не сдерживали Гавлонита, хотя Закон стоит на стороне супружеской верности:
«Пей воду из твоего водоема и текущую из твоего колодезя.
Пусть не разливаются источники твои по улице, потоки вод – по площадям;
Пусть они будут принадлежать тебе одному, а не чужим с тобою.
Источник твой да будет благословен; и утешайся женою юности твоей,
Любезною ланию и прекрасною серною; груди ее да уповают тебя во всякое время; любовию ее услаждайся постоянно.
И для чего тебе, сын мой, увлекаться постороннею и обнимать груди чужой?» (Пр. 5:15—20).
Жена – почти старуха, к тому же запрет на супружескую неверность касается только измен с иудейками. На чужбине еврей волен втыкать свой живой меч в кого желает.
Однако Гавлонит не мог заставить себя возлечь на Флору на глазах сотен людей.
Он редко обладал женщиной, даже женой, будучи наедине. В жилом помещении, пещере или в доме почти всегда ночью рядом находились дети, родственники, домочадцы, стража. Но там все выглядело пристойно: темнота, одеяла, едва слышимые звуки движений, благочестивое молчание и совокупляющихся супругов, и всех присутствующих – любое проявление чувств считалось дурным тоном. Уподобляться же римлянам, спаривающимся публично, визжащим, стонущим и хрюкающим от удовольствия, вождь Ревностных не желал, как бы сильно ни терзали его позывы плоти.
Молодая и тем не менее весьма опытная рабыня-блудница правильно угадала причину его колебаний.
– О господин, ты такой скромный! Обернитесь к нам спинами и прикройте нас! – приказала она стоящей вокруг челяди сластолюбивой матроны.
За забором из тел Иуда воспрянул духом, как молодой эфеб, наконец-то укрывшийся от стрел щитом. Не сдерживая себя, он повалился на покорную молодуху, которая сразу же начала издавать сладострастные звуки. По укоренившейся привычке иудей не решился последовать ее примеру и не испустил крик вместе с семенем, которое вышло очень быстро, почти как у девственника.