Стоящий в тени Бога
Шрифт:
...Нравы матрон и куртизанок Иуда имел возможность изучить самостоятельно, глядя на череду женщин легкого поведения, проходивших через постели Гая, Сертория и Лонгина. Сам он не делил с ними ложе, ибо отказывался от прерванного сношения, а посему обходился рабынями и актрисами, с которыми можно было не церемониться. Но его компаньоны ничего ни друг от друга, ни от рабов не скрывали – их любовницы, казалось, вообще стремились все делать прилюдно. Так что «обучение» зелота осуществлялось быстро.
В Риме существовали два вида проституток: занимавшиеся своим ремеслом в домах терпимости и
Куртизанки высокого ранга, «боны меретрисы», задавали тон в обществе, привлекали к себе преимущественно представителей аристократии, разоряли стариков и предавались любви с молодыми, парализуя таким образом и физическую, и моральную мощь патрициев и всадников.
Окружавшая их роскошь так же ослепляла, как и блеск афинских гетер. Во всей своей дерзкой пышности она демонстрировалась на главных дорогах и площадях Вечного города. Там по вечерам можно было встретить высокопоставленных и высокооплачиваемых самопродажниц в кричащих нарядах, покрытых драгоценностями. Они конкурировали друг с другом в кокетливости и, развалившись со сладострастной негой, фланировали взад-вперед на носилках, которые несли целые отряды сильных негров. Матроны (или куртизанки – не поймешь) играли своими веерами с изумительной грацией или держали в руках металлические зеркала, которые убеждали владелиц в изяществе их причесок и отражали отблеск золотых диадем на белокурых волосах.
Менее богатые прогуливались верхом, ловко управляя лошадьми или мулами, покрытыми роскошными попонами. Обладательницы еще меньших состояний ходили пешком, но всегда в сопровождении нескольких рабов, шедших впереди или сзади для выполнения любовных поручений.
Несмотря на их богатство, юридические установления не обязывали высокопоставленных шлюх и подражавших им аристократок соблюдать таксу, определенную для проституток, а значит, они не платили налогов со своего промысла, как рядовые «лупы». Римский закон, как везде и всегда, был писан только для бедняков.
«Боны меретрисы» отлично умели передавать свои намерения тем мужчинам, которых встречали на прогулках. Игрой глаз, почти незаметными движениями рук и пальцев, красноречивой мимикой губ прелестницы были способны выразить столько же, если не больше, чем длинной речью.
Впрочем, любовная пантомима не являлась исключительной особенностью проституток. Конечно, блудницы отличались куда большим искусством, но на языке жес^ тов страсти умели говорить все любовники, к какому бы классу общества они ни принадлежали.
Случались моменты, когда римская молодежь под именем «амика» – подруга – пыталась поднять самых выдающихся куртизанок на высоту их афинских и коринфских сотоварок. Тем не менее потомки Ромула были слишком необузданны в своих страстях и чересчур гордились своей мужественностью и политическим могуществом, чтобы сделать куртизанок равными себе.
Чувственная натура даже умного и доброго Лонгина, не говоря уж о практичном Сертории и циничном Гае, воспринимала женщин только как неотъемлемый элемент оргий, инструмент для грубого насыщения животных инстинктов. Самые культурные и просвещенные из римлян удовлетворялись содержанками и называли их «деликаты» или «претиосы». Впрочем, так именовались лишь те дамы, которые знались только с богатыми людьми, хорошо одевались и были окружены известной роскошью.
Вокруг доходного любовного промысла кормилось множество темных личностей: сводники, сутенеры, знахари, цирюльники, банщики, продавцы различных снадобий и притираний для возбуждения чувственности.
Все они охотно пили из могучего денежного потока, лившегося из кошелька Гая. Иудею шлюхи высокого ранга с их обслугой напоминали тучу москитов, питающихся кровью жертвы.
Неожиданно все комары – и крупные, и мелкие – исчезли. Матроны и куртизанки вдруг забыли дорогу в обитель Гая, и вскоре выяснилось почему...
Однажды утром легат со своей компанией, как обычно, возлежали на ложах, похрустывая саранчой. Серый итальянский прус оказался достойной заменой своему зеленому азиатскому собрату: столь же мало мяса, вкус тот же. После поджарки в кипящем масле оба вида краснеют так, что их и не отличишь. А если закроешь глаза с набитым ртом, то и вовсе можно представить, будто ешь вареных раков или креветок, а не кузнечиков.
Иуда смаковал привычную с детства пищу. Конечно, далеко не лакомство для богатых, скорее отрада «ам-хаа-рец», но все же домашнее, родное, отечественное! Он налегал на саранчовые брюшки, которые считал самой вкусной частью акрида. Снимал чешую, вытаскивал из-под нее янтарного цвета кольца, маслянистые, словно орех арахиса. Нравилась ему также икра из упитанных самочек. Белые окорочка их ног, на его взгляд, были чуть суховаты.
Ленивые римляне лузгали подсоленных прусов, как жареные тыквенные семечки: отрывали крылышки, кидали в рот, выплевывали шелуху.
– Давненько мы не вкушали ничего экзотического из запретных для евреев блюд, – мечтательно закатил глаза к потолку легат. – Эй, Вилка, ты почему стал нас плохо кормить? Плетей захотел?!
– Кошелек денег не дает, – промямлил побелевший главный повар.
Одним бешеным взглядом, без помощи тела, Гай сделал подножку рабу-казначею: тот повалился ниц как подкошенный.
– Милостивый господин, иссякли запасы и продуктов, и сестерциев! Осталось всего на неделю...
– К родителям моим за деньгами посылал?
– Да. Отказали...
– К ростовщикам?
– Не увеличивают кредит, грозят обратиться в суд, ибо ты не заплатил еще по старым долгам...
– Хм... А как насчет получения жалованья в воинской казне?
– Знакомый раб-интендант сказал, что тебе там причитается изрядная сумма, однако выплатят ее только в Германии. Наглый такой... Говорит, что, если бы плату за воинскую службу выдавали не на месте ее прохождения, все солдаты и командиры не вылезали бы из Рима...
– Вот нахал! Однако глаголет правду. Так, что же делать? Серторий, пошли-ка гонцов в свое неапольское поместье за жратвой и серебром!
– Уже отправил вчера, легат. Через дюжину дней прибудут, – недовольно проворчал прижимистый приемный отец Иуды. Он любил погулять, но только за чужой счет. Благодарность к щедрому Гаю, который долгое время один содержал еще и трех представителей семейства Луциниев, и понимание того несомненного факта, что командиру не стоит отказывать (себе дороже обойдется), заставили примипула придушить сосавшего сердце червяка скупости.