Стойкий запах лосьона
Шрифт:
– Словно один и тот же "заказчик" или один и тот же исполнитель.
– Возможно... Хорошо бы, конечно, задать шоферу вопрос: "Куда завез коробку, кому? В какую аптеку?" Но он тебе может ответить: "Никакой коробки в глаза не видел. Развез по аптекам товар по списку, так что, господа любезные, идите вы на..." Если даже коробку вывез он.
– А на кой нам хрен все это нужно, Ефим Захарович? Сотрудник наш тут ни в чем не повинен, лицо нашей фирмы не загажено. Остальное - проблемы "Фармации".
–
– Уже обратились.
– Ну и славно. А у нас с тобой есть господин Чекирда и его проблемы, - сказал Левин.
– Сейчас они и наши, поскольку наш счет увеличится за его счет.
– Ничего, не обеднеет.
– Я тоже так думаю... К осени у нас будет достаточно денег, чтоб купить факс, - поднял палец Михальченко.
– Думаешь, он нам очень нужен? Разве что для пижонства.
– Почему же? Вспомните, как мы жалели, что нет факса, когда вели дело с Густавом Анертом из Мюнхена! А дело о вымогательстве по Донецку!
– Ладно, ладно. Покупай хоть "мерседес". Я старый ретроград... Интересно знать, у кого эта коробка была конфискована на таможне?
– Чего вы опять вернулись к ней?
– спросил Михальченко.
– Да так, инерция.
– Ни к чему нам эти заботы, - пожал плечами Михальченко.
– Этот элементарный вопрос задаст на таможне любой опер. Но едва ли ответ его утешит: владелец конфискованной коробки скажет ему: "Да, забрали у меня. С тех пор я ее не видел". А если действительно владелец тут ни при чем?
– Тут опер может его спросить: "Зачем такое количество лекарств?" Я бы на его месте спросил, - сказал Левин.
– А я бы на месте владельца ответил: "Дефицит. Хотел подзаработать..." Пошли обедать, Ефим Захарович. Нечего над этой фигней ломать себе голову...
14
Костюкович допивал чай с вишней, когда раздался телефонный звонок. Второй, параллельный аппарат висел на кухне.
– Слушаю, - Костюкович снял трубку.
– Квартира доктора Костюковича?
– спросил медленный баритон.
– Да, - Костюкович пытался вспомнить голос.
– Марка Григорьевича, пожалуйста, если можно.
– Я у телефона. С кем имею честь?
– Здравствуйте. Моя фамилия Думич. Я следователь прокуратуры Шевченковского района. Марк Григорьевич, нам надо бы встретиться.
– В связи с чем?
– В связи со смертью вашего больного Зимина.
– Понятно... Жалоба?
– Вы угадали. Когда сможете зайти?
– Да хоть завтра, - как можно равнодушней ответил Костюкович.
– Меня это тоже устраивает. А время?
– Могу только после работы, около четырех.
– Годится. Жду вас, доктор. Вы знаете, где прокуратура Шевченковского района?
– Бывать не приходилось, но найду.
– Седьмой кабинет.
– Седьмой так седьмой. Всего доброго, - Костюкович спустил трубку. "Продолжение следует, - подумал он.
– Режиссер выстраивает новую мизансцену. Кто же он, этот
Следователь Думич оказался молодым человеком, почти ровесником Костюковича, но уже с лысиной, просвечивавшей сквозь редкие, очень светлые волосы. Он вскинул на вошедшего голубые близорукие глаза, казавшиеся испуганными за толстыми линзами очков. Костюкович уловил во взгляде вопрос, сказал:
– Я доктор Костюкович.
– Ага!
– словно обрадовался следователь.
– Садитесь, доктор... Ну что, приступим к делу, чтоб не терять времени?
– Уже и дело есть?
– улыбнулся Костюкович, усаживаясь в плохонькое кресло.
– Бумажка во всяком случае имеется, - суховато ответил Думич. Познакомьтесь, - и он вынул страничку из тощей папки.
Сперва Костюкович посмотрел на дату. Жалоба поступила давно, как и та, которая у главврача, обе поступили еще до болезни Костюковича и до кражи в архиве Каширговой.
Затем он пробежал глазами текст, усмехнулся, возвратил следователю.
– Все это я уже читал.
– Где?
– Аналогичная чушь поступила и к нашему главврачу. Автор тот же. Хотя не уверен, что это истинный автор.
– Ну, а что бы вы могли сообщить по этому поводу, Марк Григорьевич?
– В объяснительной на имя главврача я уже все сказал, другого ничего быть не может, вот, - и он извлек из кармана копию той объяснительной, какую оставил главврачу, - можете подшить к делу.
– Мне бы хотелось услышать это в живом изложении. Сперва.
– Изложу, - и Костюкович пересказал всю историю с Зиминым.
– Значит похищенное из патологоанатомического отделения - протокол вскрытия и некропсийные материалы - это единственное опровержение жалобы?
– Единственное.
– Кому же понадобилось красть это? И зачем? У вас нет никаких предположений на сей счет?
– Нет.
– Плохо, - следователь посмотрел в глаза Костюковича, затем после паузы, сказал: - Копию этой вашей объяснительной вы, пожалуйста, перепишите для нас, так сказать собственноручно. Два дня вам хватит на это? И занесите мне, будьте добры.
– И что дальше?
– Жалоба на вас, как вы, надеюсь, понимаете, стала уже бумагой казенной, официальной. И я человек казенный. А речь в ней идет о том, что по вашей вине умер человек. Так что работы у меня прибавилось, следователь тоскливо вздохнул, встал, давая понять, что на сегодня все...
Когда Костюкович шел в прокуратуру, волнения почти не было, а охватило какое-то шутливо-нервическое настроение от сознания, что ни в чем не виноват. Сейчас же, возвращаясь домой, он забеспокоился, стал вспоминать разные случаи, когда врачей по похожим поводам вызывали к следователям; ни та, ни другая сторона часто не могла ни доказать, ни опровергнуть, верх в таких случаях нередко брала удобная фраза "умер больной". В палате во сне или на операционном столе, или во время какой-нибудь процедуры - _у_м_е_р_.