Страх открывает двери
Шрифт:
Я кивнул, но не сказал ни слова. Я часто слышал, что человек не может одновременно ощущать два: источника сильной боли, но это неверно! Еще как может! Рука, плечо, спина превратились в сплошное море боли, и через эту боль летели остроконечные стрелы боли из верхней челюсти. У меня не было желания разговаривать, не было желания слушать. И я старался забыть про боль, сосредоточив свое внимание на том, что каждую, секунду делали мои руки.
Как я увидел, буксирный трос, соединяющий нас с опорой, был намотан на барабан с электроприводом. Но движение было односторонним — трос предназначался только для подтягивания батискафа обратно к опоре. Сейчас же он разматывался, и число вращений барабана регистрировалось внутри наблюдательной камеры, давая довольно точное
Мы медленно шли футах в десяти над морским дном со слегка поднятым носом, задевая разматывающимся позади нас тросом коралловые образования или карьеры губок. Вокруг было совершенно темно, но два прожектора высвечивали нам путь. За иллюминатором лениво проплыли два-три групера, рассеянно направляющиеся по своим делам. Похожая на змею барракуда, извиваясь своим узким серым телом, ткнулась в боковое стекло своей зловещей головой и какое-то мгновение смотрела на нас немигающим взглядом. Некоторое время нас сопровождала стая рыб, напоминающих скумбрию, а потом и она внезапно исчезла, подняв водоворот струй, а в поле нашего зрения величественно появилась носатая акула. Двигалась она с помощью почти неуловимых на глаз движений своего огромного хвоста. Но вообще-то большей частью море было пустынно. Возможно, бушующий наверху шторм заставил всех уйти в более глубокие слои воды.
Ровно через десять минут после того, как мы тронулись в путь, морское дно внезапно начало понижаться и вскоре исчезло. Я понимал, что это лишь обман зрения. Вайланд наверняка десять раз осматривал дно, и если он сказал, что угол наклона приблизительно 30 градусов, то, значит, так оно и есть. Тем не менее впечатление, что под нами разверзлась бездна, было ошеломляющим.
— Здесь, — сказал Вайланд вполголоса, и на его гладком лощеном лице заблестели капельки пота. — Спуститесь вниз, Тэлбот!
Я покачал головой.
— Позднее. Если мы сейчас начнем погружаться, то трос вздернет наш хвост. Прожекторы светят не вперед, а только вниз. Хотите, чтобы мы трахнулись носом о какую-нибудь подводную скалу? Или чтобы разорвало резервуар с бензином? Не забывайте, что стенки этого резервуара сделаны из тонкого металла. Мы потеряем плавучесть и уже никогда не поднимемся отсюда. Надеюсь, вы все это понимаете, Вайланд?
Его лицо и губы блестели от пота. Он облизнул губы и сказал:
— Вам виднее, Тэлбот. Поступайте как знаете.
Я и поступил по своему усмотрению. Я держался курса 222, пока глубиномер не показал глубину 600 футов, а потом остановил двигатели и свел к минимуму подъемную силу. Медленно, нос роковой неумолимостью мы стали погружаться вниз. Вскоре наши прожекторы вновь осветили морское дно. Ни кораллов, ни выступов породы, ничего кроме серого песка и длинных темных полос ила. Я снова включил оба двигателя и медленно пополз вперед. Двигаться пришлось всего несколько ярдов. Расчет Брайтона был почти точен — когда стрелка показала 620 футов, я заметил слева нечто, возвышающееся над морским дном. Это был хвост самолета. Его нос был обращен в ту сторону, откуда мы приплыли. Я снова выключил двигатели. Медленно и неуклонно батискаф опускался на морское дно.
Прошло всего 25 минут с тех пор, как я выключил поглощающее углекислоту устройство, и воздух в кабине стал значительно тяжелее. Правда, ни Вайланд, ни Ройал ничего этого не замечали. Или, возможно, считали, что так и должно быть при данных условиях: Как бы то ни было, оба они были сильно увлечены тем, что можно было разглядеть при ярком свете наших прожекторов.
Видит Бог, я и сам был поглощен этим. Сотни раз я пытался представить себе, что почувствую, когда, наконец, увижу, если вообще увижу, то, что лежало на дне, наполовину затянутое илом. Я думал, что меня охватит гнев, ярость или вообще какой-нибудь душевный срыв, а может быть, просто страх, но сейчас в моей душе ничего подобного не было. Я чувствовал только печаль и жалость, огромные, которых доселе еще никогда не испытывал. Возможно, что моя реакция была не той, какую я ожидал, потому что мозг мой был затуманен непрекращающейся болью? Но нет, я знал, что это происходит не потому, и мне было ничуть не лучше от сознания того, что объектом этой жалости и печали были уже не другие, а я сам. Это была печаль о безвозвратно ушедшем прошлом, жалость к навсегда потерянному, жалость к самому себе, безнадежно потерявшемуся в пустыне одиночества.
Самолет ушел в ил фута на четыре. Правого крыла не было — должно быть, обломилось при ударе о водную поверхность, у левого не хватало кончика, но хвост и фюзеляж сохранились полностью. Только передние стекла были разбиты.
Мы сейчас находились возле фюзеляжа, корма батискафа нависла над кабиной самолета, а наблюдательная камера была в каких-нибудь шести футах от разбитых стекол кабины и почти на одном уровне с ней. Внутри я различил два скелета — один, на месте пилота, все еще сохранял вертикальное положение (его удерживали привязные ремни), а другой — рядом с ним — сильно подался вперед и был почти не виден.
— Чудесная картина, не правда ли, Тэлбот? — Забыв про свои страхи, Вайланд буквально потирал руки от удовольствия. — Сколько времени я потратил на это дело, но игра стоила свеч! И главное — все цело! Я боялся, как бы море не разметало все по морскому дну… Для такого специалиста-подводника эхо, — сущие пустяки, Тэлбот, не правда ли? — Не ожидая ответа, он снова, повернулся к окну, пожирая самолет глазами. — Чудесно! — повторил он. — Просто чудесно!
— Да, чудесно, — согласился я, и твердый, безразличный тон моего голоса удивил меня самого. — Не считая британского фрегата «Де Браен», потонувшего во время шторма в 1798 году у берегов Делавера, это, вероятно, самое большое сокровище под, водой в западном полушарии. Десять миллионов пятьдесят тысяч долларов в золотых слитках, изумрудах и алмазах…
— Да, сэр, — Вайланд на мгновение забыл свою роль рафинированного светского администратора и вернулся к старым временам охоты за сокровищем. — Десять миллионов двести… — Голос его дрогнул, и он замер. — Откуда… Откуда вы это знаете, Тэлбот? — прошептал он.
— Я знал об этом еще раньше вас, Вайланд, — заметил я спокойно. Оба отвернулись от иллюминатора и уставились на меня. Вайланд — со смешанным выражением удивления, подозрения и страха, а Ройал — своим единственным, холодным, плоским, мраморным глазом, который казался больше, чем когда-либо. — Боюсь, Вайланд, что вы не столь проницательны, как генерал. Да и я тоже, если говорить откровенно. Сегодня он меня раскусил. И я понял почему… А вы знаете почему, Вайланд? Хотите знать — почему?
— О чем это вы? — хрипло выдавил он.
— Он очень проницательный, наш генерал, — продолжал я, сделав вид, что не заметил, как меня прервали. — Когда мы прибыли сегодня утром на Икс-13, он подметил, что я прятал свое лицо только до тех пор, пока не убедился, что среди присутствующих нет опасного для меня человека, а потом я уже лица не прятал — мне было все равно. Это с моей стороны было, разумеется, неосмотрительно, но зато это навело его на мысль, что я — не убийца, иначе я прятался бы от всех, и что я уже побывал на Икс-13 и боюсь только кого-то, кто может меня узнать. И в обоих своих предположениях он был прав: я действительно не убийца, и я уже побывал на Икс-13. Сегодня перед рассветом.