Страна счастливых
Шрифт:
Павел еще раз взглянул на снеговые горы, и оставив балкон вошел в светлую, залитую солнцем комнату.
По стенам висели прекрасные художественные репродукции эпического Губерт-ван-Эйка, веселого Давида Тенирса, могучего Курбэ, романтичного Руо, мужественного Леже, чувственного Тициана и буйного Рубенса. Книги чернея спали за поблескивавшими, как перламутр, стеклами книжных шкапов. В углах дремали в янтарно-желтых кадках гибриды айлантов - этих живых озонаторов комнатного воздуха7. Небольшой письменный стол и удобное кресло стояли перед окном. Из окна можно было видеть
7Для товарищей не знакомых с условиями жизни описываемой эпохи, может быть, покажется странным пристрастие людей к комнатным растениям, которые в наши дни считаются прямыми показателями зловредного мещанства и всяческих обрастании.
К величайшему негодованию борцов с комнатной флорой мы должны все же сказать здесь, что Павел, как и все люди эпохи, любит и цветы и комнатные растения, любит, главным образом, за их прекрасные свойства очищать воздух.
Различные приборы для письма и фонограф в порядке были расположены на столе.
Около дверей поблескивал телетофор. В глубине под небольшой мраморной аркой белел экран для телекинорадиоприема.
Проще была обставлена спальня, куда прошел Павел.
Небольшая комната соединялась с кабинетом аркой мавританского стиля. В спальне стояли кровать и ночной столик. Зеркальные шкалы с бельем и платьем дремали в нишах, рядом с пневматическими автоматами. Полупрозрачные шелковые занавески, закрывающие широкие окна, делали утренний свет мягким и приятным. Узкая стеклянная дверь соединяла спальню с ванной комнатой, где, кроме эмалевой ванны и душа, можно было увидеть всевозможные приспособления и принадлежности для легкой атлетики.
Павел принялся за уборку помещения.
Открыв окна и двери балкона и пустив в ход могучие вентиляторы, он пошел вдоль стен, наклоняясь к плинтусам и освобождав пылесосы от никелевых колпачков. Затем, вытащив из ниши телевокс, он вручил ему ручной портативный пылесос и, нажав кнопку на голове телевокса, отошел в сторону.
Он достал из дезинфекционной камеры свой костюм, тщательно вычищенный за ночь катпилерами, надел отполированные телевоксом ботинки и, насвистывая марш «Звездного клуба», начал одеваться.
Шипенье пылесосов, гул вентиляторов и звон телевокса аккомпанировали маршу если и не дружно, то довольно энергично и старательно. И когда марш оборвался коротким свистом, Павел и комнаты сияли девственной чистотой и были готовы - Павел для визитов, комнаты для встречи новых жильцов.
Выключив пылесосы и поставив на место телевокс, Павел отправился отыскивать того, кто вызвал его сюда из далекого Магнитогорска.
* * *
После долгих поисков Стельмах остановился перед подъездом санатории, прошел в вестибюль, перекинулся несколькими словами с дежурным врачом, после чего поднялся на громадный аэрарий, где в шезлонгах лежали люди.
Он прошел по рядам, заглядывая в лица лежащих, и наконец остановился перед шезлонгом, в котором вытянувшись лежал старик, кутаясь в клетчатый плед.
Глаза старики были полузакрыты. Густая серебряная борода шевелилась под ветром. На выпуклом челе сплетались пульсирующие синие вены. Он тяжело дышал, с трудом открывая рот и беспокойно
– Отец, - тихо сказал Павел, тронув его плечо.
Волнение, охватившее Павла при виде беспомощного тела, которое как будто еще вчера было таким несокрушимо бодрым, прорастало в бесконечную жалость. На глазах Павла навернулись слезы, и на мгновение лучезарный, сияющий мир потускнел и стал безразличным.
Старик открыл глаза.
Было видно, что он узнал сына, но ни одно движение чувств не отразилось на его спокойном лице.
– Ты пришел все-таки?
– с трудом произнес отец.
– Спасибо тебе.
Он перевел дыхание.
– Я просил отыскать тебя. Я не знал, где ты работаешь. Мне хотелось видеть тебя перед смертью… Умираю, сынок!
Слезы закапали из глаз Павла. Он не мог произнести ни слова.
– Плакать не надо. Такова уж человеческая жизнь. Каждый из нас платит за земные удовольствия самым прекрасным и неповторимым - своей жизнью. И вот она уже стоит за моей спиной, безжалостная ростовщица.
– Ты шутишь!
– печально улыбнулся Павел.
– Древние говорили: «большое несчастье - желать смерти, несравненно большее - бояться ее». Бояться смерти тяжелее, чем претерпеть ее. Лучше уж шутить.
Этими словами он как бы прибодрил себя. Нечеловеческая усталость, сквозившая в чертах его лица, сменилась легким оживлением.
– Что дальше? Вот вопрос, который некогда мучил человечество!… Но что может быть, кроме живой и радостной жизни?
– Ты примирился?
– Хочешь знать, страшно ли умирать? Нет, сынок! Когда человек устал, он стремится к всеобъемлющему вечному отдыху. Это и есть смерть. Без страданий, без внутрителесных диспропорций. Человек смертей, как все живое. Вечно - лишь единое дыхание неугомонной материи, но человек - составная и сложная часть материи, и смерть возвращает его вечности.
– Ты мог бы жить, отец! Может быть повторное омоложение…
– Ты напоминаешь человека, который предлагает усталому путнику поплясать немного… Когда придет к тебе старость, ты поймешь меня. И ты, так же, как я сейчас, потребуешь покоя… Что может дать мне омоложение? Еще год, два, ну, три года жизни. Так? Нет, сынок, не хочу!… Жизнь прекрасна, когда человек может работать. Но для старца она тягостна. Покой - вот единственное, к чему я стремлюсь. Ты не понимаешь меня. Ты, может быть, думаешь: не помешался ли он, видя смерть перед собой? Ведь смерть ужасна, смерть - отвратительна и гнусна! Не правда ли? Ты думал об этом? Да, сынок… смерть, конечно, ужасна, но ужасна для тех, кто перед лицом смерти вдруг вспомнил, что, в сущности говоря, он еще не жил, а собирался жить. А я жил! Я в каждом мгновении видел жизнь…
Была живая жизнь… Да-а… Я пожил, сынок… И если бы наука могла дать мне прежнее юное сердце, я попробовал бы начать все снова.
Он прищурился, невидимыми глазами всматриваясь в горизонт, и тихо покачивал головой, как бы одобряя свое внутреннее решение.
– Когда-то отцы оставляли своим сыновьям наследство. Я оставляю тебе целый мир… Он не плохо устроен, как видишь… Мы устраивали мир для потомков. И вот ты, мой конкретный потомок, бродишь в прекрасном мире, и я спокоен за тебя. Это все, чего я добивался… Да-а… Хорошая была жизнь…