Страницы любви Мани Поливановой
Шрифт:
И ушел.
Жанна посеменила за ним, но у него была совершенно непреклонная спина, и она сначала притормозила, а потом и вовсе отстала. Посмотрела ему вслед и вернулась в отдел, где было уже полно народу, как будто все это время сотрудники прятались за шкафами и шторами!.. Отдел гудел и сотрясался от негодования, как паровая машина братьев Черепановых. Предлагались петиции, воззвания и коллективные письма в защиту.
Владимир Береговой, ничего не знавший о поднявшейся ему вслед буре, решил, что в лифте ни за что не поедет –
Вообще-то он все время бегал по лестнице, лифта не дождешься, а дел полно, везде нужно успеть. Ему нравилось торопиться и успевать или не успевать, и он даже в этих чертовых чайниках научился разбираться, потому что без него никто не стал бы разбираться!
Из-за коробки, прижатой к животу, он не видел ступеней и шел медленно, и его догнала Ольга из отдела русской прозы. Догнала и крепко взяла за локоть.
– Володь, постой.
– Я ухожу.
– Мне нужно с тобой поговорить.
Он посмотрел неприязненно.
Эта Ольга, будь она неладна, нравилась ему, поэтому он всячески ее избегал и демонстрировал безразличие. Сейчас она была ему совсем некстати. Она не должна видеть, как он убирается прочь, поджав хвост, будто собака, которую пинком выкинули из дома!
– Если у тебя опять сеть висит, это больше не ко мне.
– Володя, мне нужно с тобой поговорить. Прямо сейчас. Это очень важно.
– Я ухожу, – повторил он нетерпеливо и дернул головой.
– Ты уходишь из-за меня. – Она как будто споткнулась и остановилась, и ему пришлось остановиться тоже. – Тебя мадам Митрофанова уволила из-за фоток в Интернете, да?
– Да.
– Ну вот. – Она отвела глаза в сторону и вздохнула очень решительно: – Это я их выложила.
– Поздравляю, – произнес Береговой, не зная, что еще сказать.
Они помолчали, стоя посреди лестницы.
– Это я виновата, Володя.
– И что из этого? Ты решила раскаяться? Ну, вот тебе отпущение грехов, дочь моя, а я пошел.
– Что ты заладил – пошел, пошел!.. Мне нужно кое-что тебе показать, очень важное. И это, – она понизила голос и придвинулась к нему, – имеет отношение к убийству. Понимаешь?..
…Ты что-нибудь понимаешь? Ты понимаешь только, что ее грудь, упакованная в плотный шелк блузки, почти касается твоего локтя – ей-богу! – и от ее волос пахнет упоительно, и она что-то говорит, и ты видишь, как она складывает губы, и блестит сережка в мочке нежного уха.
Убийство?.. Какое убийство?..
– Володь, да проснись ты! Ну, если хочешь на меня наорать, наори, только не молчи! – Но он все молчал, и она нетерпеливо подсунулась еще поближе и понизила голос: – Я выяснила, что в этом деле замешана твоя мадам!
Он отступил и уперся задницей в перила – так, чтобы Ольга его не касалась больше, – и переспросил:
– Какая
– Митрофанова, господи, какая же еще!.. А замешана она в убийстве! Пошли, я покажу!
Алекс не отводил глаз и не шевелился, и Анна Иосифовна дрогнула первой. Вдруг моргнула и заговорила очень фальшиво, и задвигалась слишком суетливо:
– Алекс, душа моя! Ну, что же вы?.. Чай давно готов, вот-вот остынет, а остывший чай – уже не чай!.. Садитесь вот здесь, отсюда отлично видно изразцы, и вы сможете продолжать ими любоваться. Мне очень приятно, что их оценили!.. Вы знаток прикладного искусства?..
Он помедлил.
– Скорее нет, – и, сжалившись, отвел глаза от ее лица. – Знаю немного, когда-то проходил в университете. В основном про немецкую майолику.
Из серебряного чайника Анна Иосифовна наливала в тонкую чашку крепчайший чай, похожий в солнечном свете на расплавленный янтарь.
– Вот как! Какую же немецкую майолику проходят в университете? Кружки Гиршфогеля?.. – Это было сказано с некоторым пренебрежением.
– И еще рейнские, и «штангенкруг».
– А Лимож? Не любите?
Алекс улыбнулся и пригубил чай, чувствуя себя бедным студентом в заношенном сюртучишке, внезапно угодившим за обеденный стол в профессорском доме.
– Ну, это уже Франция, а не Германия, Анна Иосифовна. И там делали эмаль, насколько я помню.
– Да-да. – Хозяйка, совершенно успокоившись, устроилась напротив и улыбнулась поощрительно поверх тончайшего фарфора. – В пятнадцатом веке в Лиможе как раз научились покрывать металл эмалевыми красками. Я ничего не путаю?..
Видимо, все-таки экзамен, решил Алекс. Занятно.
В последнее время он только и делал, что сдавал экзамены, и все проваливался!..
– Нет-нет, абсолютно верно. Рисунок вырезали на металле, а углубления заполняли черной эмалью. После этого обжигали первый раз, а потом уж накладывали остальные краски и вновь обжигали. Иногда использовали белый и золотой цвета, а, например, Жан Пенико изображал совсем сложные сюжеты.
– Что вы говорите?!
– Библейские и исторические сцены, – подтвердил развеселившийся Алекс. – Влияние в основном, конечно, фламандское, а впоследствии немецкое и итальянское.
– Плюшки прямо из духовки. Моя Маргарита Николаевна только перед вашим приходим достала! Угощайтесь, Алекс. Вот с изюмом, а эти с сахаром, классические. Вы какие больше любите?
Видимо, это означает «отлично». Ставлю в зачетку.
– Я всякие люблю, Анна Иосифовна. – Он посмотрел ей в глаза. – Ваша Маргарита Николаевна просто волшебница. Передайте ей мое восхищение.
– С удовольствием! Она будет счастлива. Вы курите?.. Если да, вот пепельница, и не стесняйтесь! – Хозяйка придвинула к нему некий хрустальный сосуд сказочной красоты, брызгающий во все стороны разноцветными бликами. – Ахматова всегда говорила, что курение…