Странная барышня
Шрифт:
— Знаю я ваши дознания! После пыток любой себя оговорит!
— Каких пыток? — явно удивился он. — После молитв и покаяний чёрная душа сама выворачивается. Этого достаточно. Ну и улики, конечно, должны быть. Будь ты внутри хоть самый прескверный человек на свете, но пока зло наружу не выплеснул и преступление против Бога или людей не совершил, то неподсуден. За мысли не мы, а на небесах карают.
— А если оговор? — начала успокаиваться я.
— Тогда как повезёт, — признался офицер. — Но отцы Серафим и Иннокентий — опытные дознаватели, так что их на мякине
Военный умолк и до конца дороги не проронил ни слова. А ехали мы долго. Даже переночевали на одном постоялом дворе. Вернее, я в карете. Лишь под вечер следующего дня подъехали к какому-то небольшому, но видно, что очень старому монастырю.
— Мы где? — спросила я у своего бессменного конвоира.
— В узилище. Здесь таких, как ты, держат и прочих страшных людишек, от Христа отвернувшихся.
— Понятно… Тюрьма.
— Нет. Узилище.
— А в чём разница?
— Тюрьма — светская, а это место принадлежит Святой Церкви. Но для тебя разницы нет особой, пока к Богу не вернёшься.
Да уж… Эта самая вездесущая Святая Церковь. Она отделена от государства, но стоит над ним так высоко, что даже император не смеет пикнуть, когда ему Патриарх пальчиком погрозит. И так во всех странах.
Читая книги отца, я обнаружила удивительную вещь: в этом мире нет разделений на православную и католическую ветви. Христианство едино в своих устоях и законах. Даже всякие мормоны, староверы, гугеноты и протестанты отсутствуют. Библия едина и неделима! Трактовать её не по изначальным канонам — великий грех!
То же самое у мусульман, против которых не было никаких Крестовых походов. Вообще, Библия и Коран настолько сумели ужиться, что никого не удивляет, если мечеть рядом с храмом стоит. Кривятся, конечно, недовольно некоторые, но молча. Как такое могло произойти, для меня остаётся великой тайной.
Не было ни одной религиозной войны. Да, за власть, деньги, земли люди режутся часто и остервенело, но никто не упоминает при этом Бога, не просит у него победы над врагами и не изображает религиозные символы на знамёнах и боевых наградах. Ради него нужно продолжать жизнь, но никак не убивать.
Были в истории описаны парочка сумасшедших, что пытались затеять “священную войну”, только задавили их быстро и беспощадно всем миром, невзирая на политические разногласия и религиозную принадлежность. Ни в одной стране не смогли они найти себе убежища.
Утверждение, что Бог един — это аксиома, которую нельзя даже мысленно оспаривать. И неважно, как ты ему молишься. Если чувствуешь в душе Веру в Него, то это вызывает уважение у всех. Единственное, кого презирали и ненавидели — полных атеистов, язычников с множеством богов и сектантов. Особенно последних, считая их самыми опасными приспешниками дьявола.
Думаю, что такой разный подход к религии и определил неодинаковое историческое развитие моего прошлого и этого мира. Хотя могу и ошибаться. Я ещё слишком мало знаю про свою новую родину.
Въехав во двор узилища, карета остановилась. Меня сразу же провели по тёмным коридорам, освещённым редкими факелами на стенах, в маленькую камеру, где не было ничего, кроме зарешеченного окошка с пару ладоней величиной, ночного горшка и тюфяка в углу. Вот и все удобства.
— Скажите, а кормить будут? — спросила я у женщины: то ли монахини, то ли надзирательницы. — Я с утра ничего не ела.
Она что-то пробурчала нечленораздельное и захлопнула перед моим носом тяжёлую дубовую дверь, обитую полосками железа. Моё заточение началось…
Неделю спустя
Ранним солнечным утром из Кузьмянска выехала бричка, запряжённая двумя лошадьми и в сопровождении шести конников в чёрной военной форме. В бричке сидели два человека в монашеской одежде.
— Что скажешь, брат Иннокентий? — обратился монах постарше к своему напарнику, держащему в руках поводья. — Дорога длинная, и можем нормально обсудить всё, что увидели здесь.
— Странное дело, брат Серафим, — немного подумав, ответил тот. — Вначале у меня не вызывало никаких сомнений то, что Елизавета Озерская — преступница и чернокнижница. Но чем больше я вникал, чем больше разговаривал с людьми, тем больше сомнений стало закрадываться в мои мысли.
Начнём с персон Марии Артамоновны и Вольдемара Потаповича. Как вы знаете, до принятия монашества и семинарии я служил в жандармском управлении и научился распознавать людей. Так вот, эта парочка хоть и прикидывается добродетельной, но следы пороков оставили на их лицах множество отметин.
— Есть такое, — кивнул Серафим. — Да и все слухи об их деяниях совсем не в пользу матери с сыном. Скольких опросили, и ни один хорошо не высказался. А о Елизавете лишь тёплые отзывы от всех солидных людей Кузьмянска. Вплоть до градоначальника графа Бровина. Давно его знаю. Этот кого попало не привечает. Калач тёртый. Что ещё тебя насторожило?
— Крестьяне Озерского. Запуганы сильно. Все одно и то же твердят, словно научил кто-то. Мол, барыня у нас добрая, а мужики с лесопилки из этой деревни. Один дед… Этот…
— Прохор.
— Да, он самый, и ещё дворовая девка Стеша обратное сказали.
— Стешка не считается. По слухам, Елизавета её сестру с того света вытащила.
— То-то и оно, брат Серафим! Благое деяние, а не ворожба чёрная. Не тот коленкор по всем статьям.
— Мы потом о ней поговорим ещё.
— Хорошо. Так вот, по крестьянам. Те, кого мы на лесопилке нашли, не местные, хоть и утверждали все обратное. Ходят по деревне, словно недавно в ней оказались. Восемь мужиков живут в одном доме. Скотины у них нет. Семей нет. И сама изба нежилой выглядит. Вот-вот да развалится. И это при наличии стольких крепких рук. Так не бывает. Ещё и паровую машину запустить не смогли. Говорят, что это делала Елизавета, а сами лишь брёвна под пилу подкладывали, в топку дрова кидали да тяжести перетаскивали.