Странники в ночи
Шрифт:
– Как вам будет угодно. Идите прямо, до седьмого зала. Работы Василия Раевского справа. Когда закончите осмотр, вернитесь к входной двери и нажмите кнопку, вы её увидите. А теперь снимите часы.
– Зачем?
– Магнитное поле охранной системы, - пояснил проводник.
– А, понятно...
Расстегнув ремешок часов марки "Победа-Россия" с серебристой короной на циферблате, Андрей огляделся в поисках места, куда бы мог их положить.
– Положите сюда, на тумбочку, - сказал молодой человек.
Андрей опустил часы на крышку маленькой резной тумбочки и выпрямился. Он стоял перед дверью, отделяющей его от КАРТИНЫ - настоящей КАРТИНЫ, не репродукции - но странным образом это не вызывало
Со стандартной улыбкой молодой человек произвел знакомые ему манипуляции, и дверь распахнулась с мелодичным звоном. За ней простирались анфилады картинной галереи... В тумане...
(Почему я вижу туман, удивился Андрей, никакого тумана там быть не может).
Он прошел под аркой, оставив позади часы, оставив позади время.
часть третья
INNAMORATI*
Здесь развеваются сигналы,
Мерцая, дрожа и обманывая
Лестницы пугают, слепец подделывает звуки,
Парящие над мерзлой водой.
Pink Floyd, "Astronomy Domine"
Рядом с экраном
Припадок удушья, удушья припадок.
Желание крайностей,
Желание плыть против потока.
Voivod, "Nothing Face"
Из безумцев, танцующих на склонах,
Мы могли бы превратиться в глаза,
Вместе глядящие сквозь тьму.
Джим Моррисон,
"Господа и Новые Создания".
1
Око Империи.
Пульсирующее око в далеком космосе.
Как главная и побочная партия в симфонии, как два полюса, как свет и мрак, слепая сила Империи Эго вступала в единство-противодействие с человеческой любовью. Гравитационное излучение темного тяжкого паука не только пронизывало все галактики, но и несло в любой малой частице своей мощь невидимого источника. Гравитация Империи порождала RX, движение движения - в разных, и самых утонченных мирах, отделенных от Земли хрупкими гранями измерений. Внутри Империи отсутствовала всякая иерархия, да и лишь весьма приблизительно можно было применять тут понятия "внутри" и "снаружи", "вдали" и "вблизи". Несмотря на всю немыслимую огромность, Империя Эго подчинялась квантовым законам - подчинялась, их для себя создавая. Обладая чрезвычайно высокой квантовой постоянной, Империя находилась не только там, где находилась. Даже о центре её допустимо было говорить очень и очень условно. В лучшем случае примерно так: "Центр Империи преимущественно здесь, но отчасти и в других местах, везде." Какие-то условные космические координаты имело только сплетение силовых линий, сердце паутины, средоточие зловещих полей.
А на планете Земля, в невообразимой дали от этого средоточия, каждая пульсация отзывалась то шорохом в ночных кустарниках, то дробным стуком, рассыпающимся по пустынной улице, то беспричинным воем бездомных собак. Империя рвала на части человеческие чувства, придавала им самостоятельность, а людей ставила в зависимость от них. Так она питалась энергией. И чувства, кажущиеся поначалу обычными, приобретали не предназначенные для них размах и масштаб, и люди становились их рабами. Свобода заключалась только в любви, а любовь с жадностью выкачивалась полыми щупальцами Империи. Люди искали, метались в тенетах несвободы. Империя превращала их в себе подобных пауков, а их обыденная жизнь маскировала сцены из трагической пьесы, задавая вопросы и оставляя их без ответов.
Империя Эго, начало всех начал, без которой не было бы и любви, властвовала над миром.
Звуки и запахи ранней осени, желтые и красные листья, полуночный ливень - что может быть естественнее? Если выйти из дома под холодное небо, над головой ничего, кроме сумрака, не разглядишь. Но и когда рассеются тучи, покажутся только звезды и луна. Дальше заглянуть не дано. Но там, за многими мирами, обитаемыми и необитаемыми, незримая и всеприсутствующая, таится Империя Эго, и пульсирует недреманное око гигантского паука всегда. Паук не виден, но тянутся нити через Вселенную, и иногда темными ночами без всякой явной причины начинают выть бродячие собаки.
2
В залах картинной галереи Александра Львовича Штерна поддерживалась, разумеется, чистота столь образцовая, что пляшущая в солнечном луче одинокая пылинка выглядела вызывающе, чуть ли не вульгарно. Но казалось, что благородная пыль прошлого светится на вишневых бархатных портьерах и ореолом окружает багеты с картинами старых голландцев, нежные изгибы фарфоровых тел статуэток, тяжелые контуры малахитовых ваз. С лепного потолка струились до самых мраморных пьедесталов застывшие гирлянды коричневых стеклянных цветов. Аня стояла возле простой гипсовой композиции: пастушок и пастушка, смеющиеся, кудрявые, готовые к игривому поцелую. Неизвестно, какие соображения заставили Александра Львовича поместить эту лубочную скульптурную группку среди шедевров, но она была здесь, и Аня, которую слегка пугало величие окружающего, остановилась около неё передохнуть. Возможно, думала она, какие-то очень дорогие воспоминания в жизни дяди Саши связаны с этими фигурками... Ведь в сущности что Аня знала о судьбе и пути Александра Львовича? Очень мало.
Большое, претенциозное батальное полотно слева вызывало желание ввязаться в изображенный на нем бой, но сражаться не с людьми, а с красками. Художник пользовался темно-красным, темно-оранжевым, темно-зеленым цветами - любым цветом, но обязательно с приставкой "темно-", как будто люди прошлых эпох и жили постоянно в полутьме, во времена войны и мира.
Раздосадованная, Аня прошла к двери в следующий зал мимо нидерландских пейзажей с ветряными мельницами. На пороге она замерла, потому что увидела человека, стоявшего к ней спиной напротив одной из картин.
Андрей услышал её легкие шаги и обернулся. Он узнал её, а она узнала его; это было как тихая фиолетовая молния, но никто из них не удивился встрече.
– Здравствуйте, - сказал Андрей с улыбкой, исполненной теплоты.
– Здравствуйте, - прозвенел тихонько голос Ани.
– Меня зовут Андрей, - сказал он.
– Меня зовут Аня, - сказала она.
Андрей смотрел на Аню, продолжая улыбаться, просто потому, что так получалось. На ней было серое платье в полоску, и оно как бы обволакивало дымкой её фигуру. В медных волосах запутался солнечный свет. В серо-зеленых глазах Ани таился её собственный, чудный мир, так непохожий на мир вокруг. Этот мир притягивал Андрея, он звал его. Там жили спящие звезды - а если их вспугнуть, они выплеснутся искристым дождем.
Аня тоже смотрела на Андрея - не в ответ, а сама по себе. Ей было радостно и немного грустно, как бывает в очень хмурый день, когда ветер вдруг разгонит тучи и выглянет ненадолго солнышко. Она чувствовала себя четырнадцатилетней, ощущала вкус вишни... Что-то происходило между ней и Андреем, и в том заключалась их общая забота, их беда, риск и смысл.
– Я помешала вам любоваться картиной, - произнесла Аня, потому что ей хотелось говорить с Андреем, а никакой более подходящей начальной реплики она не придумала.