Странники в ночи
Шрифт:
– Там больше слов.
– Да... Но и только.
– Послушайте, но как вы можете утверждать... Ведь оригинал, мою рукопись, вы не читали?
Взгляд старика пронзил Андрея насквозь, и тому вдруг стало холодно и жарко одновременно. Вечность, сама мудрая Вечность смотрела на него из этой бездонной чистой синевы. Как наивно, как нелепо было расспрашивать этого старика о том, что он читал и чего не читал! Он знал ВСЕ - настолько, насколько такое вообще может быть. И сейчас он сидел здесь, но рассматривал Андрея будто из немыслимого далека, с дистанции многих и многих
К загадочному собеседнику Андрея приблизился официант, и старик отвел взгляд. Но Андрей по-прежнему оставался под пронизывающей, завораживающей суггестией, в пустом пространстве, лишенный опоры и утративший все прошлые ориентиры... Лишь когда голос официанта донесся до него, он принялся потихоньку выкарабкиваться на поверхность. Он вернулся, но уже не совсем таким, каким был прежде. Отличие заключалось только в одном: он ЗНАЛ, что на свете есть этот старик, и новое знание немалого стоило.
– Что будете заказывать?
– тускло спросил официант.
– Ничего, - был ответ.
– Но...
– тут официант заметил горящую сигарету Андрея.
– Э, а вот курить у нас не полагается!
– Совершенно неважно, что у вас полагается, - холодно сказал старик. Не отнимайте попусту время.
Официант на секунду опешил, тут же стушевался, попятился и пропал с глаз долой, а старик снова взглянул на Андрея.
– Я не представился, - проговорил он, - премного виноват. Фамилия моя Кассинский, а зовут меня Марк Абрамович.
Андрей кивнул, торопливо перебирая в мыслях вопросы, которые мог бы обратить к старику. Он не пропустил мимо ушей двойной намек Кассинского на то, что их беседа не продлится долго (в первый раз - когда Кассинский сказал, что не собирается тратить на Андрея весь вечер, и во второй - когда велел официанту не отнимать время). Встреча с Марком Абрамовичем теперь представлялась Андрею невероятно важной, ключевой, и так необходимо успеть спросить о главном... А оно, это главное, никак не приходило, одно сталкивалось с другим, волны гасили друг друга. В результате полного интеллектуального смятения и разброда Андрей невесть почему задал вопрос, весьма далеко отстоявший от всего того, что было для него действительно животрепещущим:
– Кто такой Моол?
– Моол?
– пренебрежительно протянул старик.
– Да никто... Вот не думал, что вас так уж интересует Моол. Но извольте... Моол - никто в прямом смысле, он не личность, он порождение толпы, цивилизации. Он следствие, а не причина. Моол - это все люди, вместе взятые, объединенные в толпу... Впрочем, похоже, его нисколько не беспокоит собственная эфемерность. Он вроде бы убежден в своей неотвратимости, как некоем всеобщем финале... Вы и сами легко разобрались бы в сущности Моола, Андрей Константинович, если бы захотели. Стоит ли он нашего с вами времени?
Третий намек на время заставил Андрея ринуться вперед.
– Что со мной происходит?
Сформулировано было слишком широко и не очень ясно, но Кассинский понял.
– Вы обратили на себя внимание
– Империя Эго!
– воскликнул Андрей.
– Это ваши слова...
– Наверное, и ваши, если мы одинаково именуем одно и то же явление.
– Но чем... Чем я навлек немилость Империи?
– Немилость?
– усмехнулся Кассинский.
– Вы чересчур персонифицируете Империю. Можно ли сказать, что притягивающийся к магниту гвоздь попал к нему в милость или немилость? Вы существуете, вот и все. Вы пишете. Помните, что говорил о творчестве Юнг? "Произведение в душе художника стихийная сила, которая прокладывает себе путь либо тиранически и насильственно, либо с той неподражаемой хитростью, с какой природа умеет достигать своих целей, не заботясь о личном благе или горе человека носителя творческого начала".
– Я не верю, что все дело только в этом.
– Почему?
– Потому что я - не совершенный писатель.
– Вот именно!
– сразу и почти весело подхватил Кассинский.
– Не совершенный писатель - превосходно сказано! Вам известен главный секрет, неведомый творцу совершенному, абсолютному художнику. Вы знаете, что творчество - не цель, а лишь средство. Но это знание дремлет, оно только начинает пробуждаться... Ваши книги способны разочаровать эмоциональной незавершенностью. Они написаны на высоком накале, они будят ожидания, которые не сбываются. Это отражение вашей собственной незавершенности... Здесь - ваша великая надежда, но здесь и великая опасность.
– Опасность, надежда, - бормотал Андрей, - не то, не то... Средство вот слово. Средство. Но... В чем... Цель?
Кассинский задумчиво улыбнулся.
– Вы знаете это, Андрей Константинович.
Андрей не отводил взгляда от бронзового жука на лацкане Кассинского. Металлические надкрылья блестели, на них играл свет, это создавало впечатление, что жук движется, ползет...
Он в самом деле полз, вертикально вверх, и густо-вишневый след тянулся за ним.
– Он живой, - изумленно выдохнул Андрей.
– Кто? Ах, этот жук... Нет, просто оригинальный сувенир. Их делают в Айсвельте, механическая игрушка.
– А вишневый след...
– Какой вишневый след?
– Кассинский с деланной тревогой заглянул Андрею в глаза.
– По-моему, вы несколько утомлены.
– Нет, - это слово и последующие Андрей будто отчеканил на монете.
– Я чувствую себя прекрасно и вижу то, что вижу.
– Мне пора, - сказал Кассинский и встал.
– Не знаю, увидимся ли мы еще, но я был очень рад познакомиться с вами. Вы не обманули моих ожиданий.
– Да? А как насчет МОИХ ожиданий?
– Разве вы чего-нибудь ждали от меня?
– удивился Кассинский.
– Ответов.
– Вот как? Ну что же, позвольте мне высказаться начистоту. Кое-какие ответы я и впрямь мог бы вам дать... Правда, не знаю, помогло бы это вам в чем-то или нет, но важно другое. Настоящие ответы - в вас, и только они имеют ценность... Тем более что заданы далеко ещё не все вопросы.
Кассинский церемонно поклонился, направился к выходу. Андрей остался один в безлюдном кафе.