Странные сближения
Шрифт:
Ну вот, и с Раевским придётся быть осмотрительнее.
— Снегу бы, — пожаловался Александр Львович, получивший вместе с Пушкиным приглашение. — Поехали бы на санном возке. Я новый санный возок купил, ни разу ещё на нём не выезжали…
Но снег, действительно, как сошёл в первые январские дни, так больше выпадать и не думал. Поехали в карете.
Раевские отбыли несколькими днями ранее, с ними вместе уехал Василий Львович, и Каменское поместье окончательно осиротело, оказавшись большим и скучным. В нём не было больше женского смеха, песен, застольных разговоров, не было поразительных глаз Катерины Николаевны — что ещё стоило искать в Каменке?
Никита почти всё время дороги, отвлекаясь только на еду, провёл в оцепенении: запрокинув голову и прикрыв глаза, он выключался и, не чувствуя времени, сидел так часами.
Александр Львович пробовал что-то рассказать Пушкину, но забыл, с чего начал. Рассказывал он до того вяло, что и Пушкин со своей профессиональной памятью не смог подсказать начала истории. Тогда Александр Львович укрылся дорожным пледом, пробурчал что-то вроде «ну, после закончим, а пока хррр-хррр» и к концу этой фразы уже спал.
От нечего делать Пушкин вырезал перочинным ножом на переплёте толстой тетради невысокую фигуру с пистолетом в одной руке и запалённой бомбой в другой. Не сразу понял, что рисует Зюдена. Сколько же времени должна было занять подготовка такого агента, — думал Француз. — И как ловко Зюден добивается… чего? Войны и революции одновременно? А ведь он должен был много лет провести в России, у него должно быть какое-то прошлое. Может быть, он находится на государственной службе, женат, у него наверняка есть дом, множество людей видит его регулярно, — а мы этого не знаем, гонимся за призраком, только и умеющим, что взрывать, травить да вешать. И как поймать эту безликую тень? Вероятно, представить не только уже совершённое Зюденом, но и то, что он только готовится осуществить. Что ж, попробуем:
1) Внедряемся в тайное общество
2) Убеждаем его членов в необходимости революции
3) Каким-то образом устраиваем так, что революция совпадает со временем греческого восстания
4) Свергаем самодержавие
5) Взойдёт она, звезда пленительного счастья.
Чёрт возьми, да ведь он хочет, чтобы восстание Этерии поддержали уже победившие революционеры.
И тут же начинается новый отсчёт:
1) Главы молодой Российской Республики отправляют армию в помощь братьям-грекам
2) Турция объявляет России войну
3) На сторону России не становится никто, Священный Союз распался, страна в раздрае
4) Побеждаем Россию — как раз плюнуть, а наши недавние враги — Австрия с Германией — становятся союзниками в борьбе против демократической заразы
5) И на обломках самовластья напишут «ну вас к…еням».
— М-м, что?.. — Александр Львович пожевал губами во сне.
— Я это вслух сказал? Ничего, спите, спите.
Пушкин свернулся, спрятал нос под воротом плаща, и, тоже засыпая, подумал, что Раевский, пожалуй, прав: как ни заманчивы перспективы тайного общества, как ни прекрасны его создатели и члены, придётся признать, что всё это — часть большего заговора. Но охота за Зюденом означала попутное разоблачение людей, которыми Пушкин восхищался и которые доверяли ему. Нельзя допустить, — понял Александр, — чтобы их планы были преданы огласке, но как добиться этого?
Вместо ответа, однако, возникла ниоткуда Катерина Раевская в самом непристойном виде, а потом кто-то схватил Пушкина за плечо и встряхнул:
— Просыпайтесь, барин. В Киев въехали.
Первые дни в Киеве — уроки английского — в гостях у Василия Львовича — Зюден был здесь?
Чье имя беглый след смущенья
Наводит на лице твоем?
Жизнь
Быв тут прежде сутки, проездом по пути в Екатеринослав, Александр ничего не разглядел и не запомнил, и только теперь по-настоящему осваивался в Киеве, привыкая к здешнему степенному ритму и нравам.
В первый же вечер Николя потащил Пушкина на званый ужин, где Александр попался на глаза энергичному пузатому человечку — местному дворянину Заполоньскому. Тот сразу стал расспрашивать, по какому поводу Пушкин оказался в столь отдалённых от Петербурга местах, превосходящих, впрочем, столицу по всем параметрам.
— Служите? — спросил Заполоньский, по-птичьи щуря на Пушкина блестящий глаз.
— Я - поэт, — громко сказал Александр, надеясь, что стоящая поблизости Катерина Николаевна отвлечётся от беседы с офицером и обернётся.
— Это как же, давно учредили такую должность — «поэт»? И жалованье у вас достаточное?
— И коллежский секретарь, — уныло добавил Пушкин. Он не мог взять в толк, серьёзно ли говорит с ним дворянин Заполоньский, или издевается.
— Служите! — благословил Заполоньский Пушкина. — Но не забывайте и о земных радостях, — и повлёк за собой в пёструю толпу гостей. Состоялись бесполезные, но крайне забавные знакомства с губернатором, его детьми, огромным количеством пухлых, сливочно-белых дам и местной кухней. Мгновенно запутавшись в именах и лицах, Пушкин покорно выслушал истории о прошлогоднем пожаре, о том, как некто Гриценко видел императрицу, о пользе сметаны и сырого теста от изъянов кожи, о том, что истинная набожность чужда столичным жителям и раскрывается только в провинции, о том, что блажен умеющий заглядывать в завтрашний день, потому как времена нынче ох! А также о породах гончих собак, о том, как у некоего Черпакова отсырел порох (Пушкин так и не понял, — по-настоящему, или в каком-то недоступном гостю переносном смысле), о русских реках и даже, кажется, о том, что приехал зверинец с живым гиппопотамом, у которого в хвосте, прости Господи, сховалась целая мортира.
В Екатеринославе Француз успел мысленно вычеркнуть Малороссию из списка интересных мест, но Киев захватил и ошеломил его. Этот город был непохож на всё, виденное прежде.
Николя два дня подряд водил Александра по городу. Иногда их сопровождали Мария и совершенно излечившаяся от чахотки Елена, но непрерывные подъёмы и спуски Киевских улиц были испытанием не для нежных женских ножек, и сёстры Раевские скоро стали отказываться от прогулок.
Ножки их, кстати, были последним утешением в бедном на подобного рода красоту Киеве. Когда местные барышни, уверенно шагавшие по размытым дорогам и редким мостовым, приподнимали юбки, переступая лужу, ноги, белеющие под юбками, оказывались такими же пухлыми и сливочными, как и видимые обычно части барышень. Может быть, они и воспламеняли страсть в чьих-то душах, но поэту, — рассудил Пушкин, — смотреть не на что.
Вечерами курили с Александром Раевским, ставшим, в противовес бодрому и яркому городу, сверх обычного сдержанным и циничным.
— Марию вы, верно, списали со счетов, — заметил Раевский, посверкивая очками, — теперь на Катю заглядываетесь?
— У вас настоящая мания, Раевский. Не устали подозревать меня в посягательствах на ваших сестер?
— Monsieur Француз, — Раевский сурово прищурился, что, правда, из-за очков выглядело менее грозно. — Вы хороший разведчик, но, когда дело касается женщины, вы легко выдаете свои чувства.