Странствие Кукши. За тридевять морей
Шрифт:
Вада показывает друзьям кисть руки, которая и вправду не намного шире запястья.
– Когда они несли меня в мешке, я изо всех сил старалась растянуть веревки, тут уж я не чувствовала ни страха, ни боли, помнила только, что шевелиться мне следует осторожно – как бы они не догадались, зачем я шевелюсь. Сначала я вытаскивала из веревок правую руку и у меня ничего не получалось. Потом смекнула, что левая всегда чуть меньше правой, стала вытаскивать ее и в конце концов получилось. Больше я уже не шевелилась, ждала, что дальше будет… Я знала из их разговоров, что Потвора велела им меня утопить. Они ведь меня не таились – зачем, если я все равно скоро умру? Когда они меня сбросили с городской стены, я даже боли не почувствовала – там внизу земляной вал, откос… Но после этого я притворилась мертвой – старалась не дышать… Потом, дойдя до Днепра, они бросили меня с обрыва, чтобы не тащить вниз… А внизу развязали мешок, положили камень и опять завязали. И, отплыв на лодке от берега, бросили в Днепр…
Вада несколько мгновений молчит, ее пробирает дрожь при воспоминании о той ночи.
– Мне повезло, – говорит она, – что они не поленились положить камень в мешок и что я сразу пошла ко дну. Без камня я могла бы еще неизвестно сколько-то плыть по поверхности, может быть, рядом с лодкой, и захлебнуться. Могли бы меня и веслом ударить, чтобы быстрее тонула… Но я пошла ко дну, вытащила паклю изо рта, разрезала мешок, выбралась из него и вынырнула на поверхность – уже далеко от них. Воды я, конечно, нахлебалась, еле откашлялась… Вода была холодная, ведь совсем недавно лед прошел…
– Ну, а потом? – спрашивает взволнованный Кукша.
– Потом? – задумчиво переспрашивает Вада.
– На берег я выплыла ниже Угорьска. И лесами, оврагами пришла на одну знакомую усадьбу.
В Зверине Вада слезает с коня.
– Что нам отвечать Оскольду, если спросит? – говорит Кукша.
– Отвечайте, как есть: отвезли в лес, в Зверин.
Глава тридцать восьмая
НОЧНАЯ ЗАСАДА
Впереди слышится какой-то звук, похожий на придушенный кашель. Кукша останавливает епископа Михаила, непочтительно схватив его за руку. Все трое замирают. Звук больше не повторяется. Но ясно, что его слышал не только Кукша – Шульга сам остановился одновременно с Кукшей. А каждый знает, что народ в эту пору без дела по Киеву не шатается – на дворе давно уже ночь, и люди добрые мирно спят на своих соломенных или волосяных подстилках.
Епископ Михаил, как и его спутники, понимает, что впереди какая-то опасность, но, не будучи воином, вряд ли сознает, что у них сейчас весьма невыгодное положение: их очертания на звездном небе видны кому-то снизу, – если там, внизу, кто-то есть, – а они никого не видят. Кукше и Шульге ясен смысл такой засады, будто не Свербей ее придумал, а они сами. Однако надо что-то делать – не век же так стоять!
Понятно, что, раз они на виду, сохранять молчание уже бесполезно. Надо только, чтобы притаившиеся в засаде не разбирали смысла того, что ты говоришь. Кукша оборачивается и прикидывает, что, если пройти шагов тридцать назад, из засады их уже не будет видно. Он шепотом предлагает это своим спутникам. Те согласны.
Пройдя назад, сколько нужно, они останавливаются и Кукша почти насильно утаскивает епископа с дороги в заросли, епископ противится, бормочет, что хотел бы встретить опасность вместе с друзьями… На споры-уговоры времени нет, но, как часто бывает в затруднительных случаях, невесть откуда берется находчивость и Кукша сердито шепчет епископу:
– Если с твоей головы, владыко, упадет хоть один волос, Оскольд снимет головы и с меня и с Шульги. Стой здесь тихо, а остальное предоставь нам!
Епископ вынужден покориться, а Кукша с Шульгой становятся друг против друга по обе стороны дороги, бесшумно вынув мечи из ножен и уговорившись, что, в случае появления преследователей, будут разить их, по возможности не сходя с места, чтобы случайно не задеть друг друга.
Кукша верно угадал, как поведут себя недруги, поджидавшие их в засаде: решив, что епископ и его телохранители вздумали спастись бегством, они пустились в погоню. Явственно слышатся шаги, преследователи не стараются блюсти тишину, они приближаются, уже можно различить очертания троих людей на звездном небе, которое только что было таким предательским для него и Шульги с епископом! Сами же юные воины теперь не видны недругам, потому что сливаются с придорожными кустами.
«Благодарю Тебя, Господи, что их только трое!» – мысленно говорит Кукша, взглянув на небо, и осеняет себя крестным знамением. «Да, Вада и говорила о троих, но, судя по ее голосу, не была твердо уверена. Ведь в последнее мгновенье Свербей мог отрядить и больше народу». Кукша опасался этого и теперь испытывает немалое облегчение при мысли, что не придется убивать слишком многих…
За время блужданий по ночным дорогам глаза невольно привыкают к темноте, и он смутно различает перед собой человека, ему даже мерещится, будто он видит при свете звезд едва уловимый блеск обнаженного меча…
Однако сейчас он больше доверяет обонянию, чем зрению, а до него доносится крепкий запах вражьего пота – человек всегда пахнет сильнее, когда волнуется. Кукша поднимает меч – и не промахивается. С другой стороны дороги наносит точный удар своей левой рукой и Шульга.
Третий человек обращается в бегство, но бегать в такой темноте – пустая затея, он сразу же спотыкается и падает, звенит его меч, по звону Кукша определяет, где владелец меча, бросается вперед и наваливается на него. Подоспевает Шульга, и они вдвоем скручивают незадачливого беглеца.
Глава тридцать девятая
ПОМИЛОВАНИЕ
– Я хочу знать, кто вас послал? – спрашивает у пойманного князь Оскольд.
В гриднице, кроме них, еще много людей – здесь князь Дир, епископ Михаил, священник Епифаний, Кукша с Шульгой, княжеские дружинники и несколько старых киевских бояр, которые сами принимать Крещения не стали, но на вече заявили, что вся к волен веровать во что хочет.
Еще ночью, при свете жировых светильников, Кукша сразу узнал пленника – им оказался молодой рус по имени Стрепет, подававший Свербею деревянное огниво для извлечения «живого огня» на Березане во время жертвоприношения.
После того, как в ночной темноте Кукша с Шульгой притащили пойманного человека в Печерьско, князь Оскольд поднял дружину и, едва забрезжил рассвет, послал конных на место, указанное Кукшей с Шульгой. Посланные обнаружили там один труп, один меч и много крови. Кровавый след тянулся в овраг, но у ручья обрывался. В погибшем же опознали Свербеева человека – это был полянин по имени Канюк.
– Добрый был муж, – говорит князь Оскольд, – хотя и совсем молодой, жаль, что он погиб. Значит, раненый, что уполз, его брат Лунь, они близнецы, всегда и везде ходили вместе.
Стрепет отказывается назвать того, кто послал их на ночное убийство, хотя ему ясно, что ни для кого уже тут нет загадки, особенно после того, как привезли и опознали его мертвого товарища. Князь Оскольд добивается, чтобы молодой воин сам произнес имя «Свербей», но никакие угрозы не помогают, а уговаривать круче в присутствии епископа Михаила он не решается, единственное, что удастся вытянуть из молодого руса, это то, что им предстояло убить чужеземного старшего жреца, а Кукшу с Шульгой они трогать не собирались.