Странствие Кукши. За тридевять морей
Шрифт:
Князь Оскольд что-то приказывает дружинникам по-варяжски, те подхватывают руса под руки и ведут его к выходу из гридницы. Епископ Михаил в тревоге бросается к Оскольду:
– Князь, какая участь ждет этого человека?
– Незавидная, владыко! – откровенно говорит Оскольд. – Сперва из него вытянут, кто его послал, а потом выведут за городские стены и убьют. Он будет валяться там, покуда не явятся его родичи и не заберут тело, чтобы похоронить.
– Останови своих людей! – взволнованно просит епископ Михаил. – Как я понял, и тебе и всем здесь ясно, что этих несчастных послал какой-то язычник Свербей. Именем Господа нашего заклинаю тебя: не мучай этого юношу и сохрани ему жизнь!
Князь Оскольд что-то громко говорит по-варяжски, и дружинники останавливаются с молодым русом перед самым выходом.
– И что же ты, владыко, – спрашивает князь Оскольд, – велишь мне с ним делать?
– Ничего, – отвечает епископ Михаил, – отпусти его, пусть идет себе домой.
Князь Оскольд снова обращается к стоящим у выхода, теперь уже по-словеньски:
– Вернитесь!
Дружинники подводят Стрепета к нему и епископу.
– Ты слышал, – спрашивает князь Оскольд, – что сейчас сказал епископ Михаил, которого ты хотел убить?
Стрепет отрицательно качает головой.
– Он просит именем Господа Иисуса Христа помиловать тебя!
Стрепет молча ведет взором на епископа Михаила.
– Не стану тебя обманывать, – говорит Оскольд Стрепету, – мне не хочется этого делать… щадить тебя… Отведите его в темную и без моего слова не трогайте.
Стрепета снова уводят.
– Все будет по твоей воле, владыко, – отвечает князь Оскольд на вопросительный взгляд епископа Михаила, – только не сейчас, а чуть позже.
Князь Оскольд велит ударить в вечевое било. Над киевскими холмами плывет призывный медный гул. Мало-помалу на луг перед Печерьском стягивается народ. По обычаю, с помощью живого огня зажигают костер. С одной стороны его подковой охватывает толпа киян, с другой – выносят резной княжеский стол, по обе стороны которого становятся епископ Михаил с причтом и старейшие бояре. Но князья не садятся на княжеский стол, а велят глашатаю объявлять начало веча.
Князь Дир выходит к огню и, не называя имен, сообщает о том, что произошло минувшей ночью, напоминает о решении совета старейшин после Константиновой проповеди на предыдущем вече: каждый, кто пожелает, может креститься.
Кукша отыскивает взглядом среди передних черноусого Свербея, лицо его, как всегда, спокойно и усмешливо.
– Никто никого ни к чему не принуждал, – возвысив голос, продолжает князь Дир, – ни совет старейшин, ни мы с князем Оскольдом. Верно ли я говорю?
– Верно! Верно! – дружно, хотя и нестройно откликается собравшийся народ.
– И нынешнее ночное злодейство затеяно против воли Киева. Выходит, воля Киева для этих людей ничего не значит… Верно ли я говорю? – вопрошает князь Дир.
– Верно! Верно! – подтверждают собравшиеся.
– Может быть, кто-то хочет возразить или о чем-то спросить? – допытывается князь Дир.
– Нет! Нет! – слышатся редкие голоса, люди оглядываются друг на друга, словно ища сомневающихся.
Тогда князь Дир возвращается на свое место, а к огню выходит князь Оскольд. Он велит дружинникам привести Стрепета. Те немедленно исполняют приказание. Стрепета, как видно, держали где-то неподалеку.
– Все ли знают этого мужа? – обращается князь Оскольд к вечу.
Люди выглядывают из-за передних, задние поднимаются на цыпочки. Не находится ни одного, кто бы не знал Стрепета. Гул голосов подтверждает это.
– А теперь, – приказывает князь Оскольд, – принесите Канюка!
Дружинники приносят носилки, на которых под белой пеленой видны очертания человеческого тела. Князь Оскольд открывает лицо покойного.
– Кто хочет, может удостовериться, Канюк ли это.
Мимо покойника, глядя на его застывшее бледное лицо, чередой проходят киевские мужи. Никто не выражает сомнения, что перед ними Канюк.
– Я скорблю о погибшем, – говорит князь Оскольд, – это большая потеря, Канюк был славный муж!
После непродолжительного молчания он продолжает:
– Может, кому-нибудь любопытно, почему здесь нет Луня, ведь всякий знает, что братья были неразлучны?
Вереница людей останавливается, все вопросительно глядят на князя Оскольда.
– Луня здесь нет потому, – продолжает князь Оскольд, – что он сейчас дома залечивает ночную рану. По крайней мере, я надеюсь, что это так, что он не истек кровью, уползая ночью с места боя.
Князь Оскольд в упор глядит на Свербея.
– И я знаю, кто послал этих мужей на убийство. Он здесь среди нас.
Некоторые крутят головами, оглядываясь на соседей, словно ища того, о ком речь, а иные сразу устремляют взоры в сторону Свербея. Кукше кажется, что Свербей по-прежнему спокоен и усмешлив, однако что-то в его лице неуловимо изменилось, словно на него легла незримая тень тревоги.
– Если он настоящий муж, – говорит князь Оскольд, – если ему достанет мужества, он выйдет к костру и предстанет перед киевским народом!
Люди замирают в ожидании.
Помедлив мгновение, Свербей выходит из толпы. Кукша с удивлением замечает, что лицо его снова спокойно и усмешливо, на нем нет и следа померещившейся только что тревоги.
– Я уважаю тебя, – говорит князь Оскольд, – ты настоящий муж – не стал прятаться за чужие спины. Тем лучше. Епископ Михаил просит за вас – за тебя, за Стрепета и за Луня…
Епископ Михаил с удивлением глядит на князя Оскольда – ведь он просил только за Стрепета!
Но епископ не возражает: за двоих других он не просил только потому, что о них речи не заходило. Однако Киевский князь мудр, с удовлетворением отмечает епископ, он угадывает его, епископовы, желания раньше, чем они у него появляются! Да, да, разумеется, епископ Михаил не возражает против помилования Свербея и Луня!
– Епископ Михаил хочет, – продолжает меж тем князь Оскольд, – чтобы мы с Диром вас помиловали. Мы легко согласились помиловать Стрепета и Луня, если Лунь еще жив, про тебя же, Свербей, я сказал епископу Михаилу: «Если его не убить, он так и будет свербить!» Однако епископ Михаил настаивает, что необходимо помиловать всех троих. Так что, если тебе дорога твоя жизнь, Свербей, благодари за подарок Господа Иисуса Христа и епископа Михаила. И задумайся о христианском милосердии: ведь епископу Михаилу известно, что ты посылал убить именно его.