Странствия хирурга: Миссия пилигрима
Шрифт:
Но еще больший страх испытывал за Антонеллу Коротышка. Теперь он не отходил от нее, не спуская с рук малютку.
— Уи, Витус, — прошептал он, жалобно глядя на любимую утомленными от бессонной ночи глазами, — все, поздно. Боюсь, она уже не оправится.
Ничего не ответив, Витус опустился возле постели больной и взял ее за запястье. Пульс был еще более лихорадочным, чем в прошлый раз: жар буквально испепелял ее. Он все меньше давал ей микстуры, поскольку лекарство хотя и снимало боль, но было не в состоянии изгнать из тела жар. И тем более не могло снова привести в гармонию больные соки.
Так как молодая мать не кашляла и не отхаркивала слизь, в душу Витуса все больше закрадывалось страшное подозрение. Симптомы складывались
— Да, твоя подруга очень сильно больна, — произнес он сдавленным голосом. — Родильная горячка — итог воспаленной подчревной области. Против этого не помогают лучшие лекарства. Прошлой ночью я делал Антонелле кровопускание, чтобы сбить температуру, но лишь с временным успехом. Я просто в отчаянии.
— Уи, я уж молился Великому Бракоделу, но, боюсь, он приберет мою Щетинку.
— Да, похоже, Господь призовет ее к себе. Надеяться можно только на чудо.
— Да-а… — грустно протянул Энано. — Пардон… — Он заплакал. Витус не припоминал, чтобы когда-нибудь видел малыша в таком горе. — Извини, что я раскис, не могу ничего делать, только молиться… Извини…
— Ну-ну, что ты… — У Витуса и у самого было тяжело на душе, впору тоже расплакаться. — Оставайся с ней. Положи ей на руку ребенка и охлаждай лоб.
Он взял себя в руки и отправился в мужскую палатку за небольшим клочком бумаги. Затем пошел к костру, где Фабио как раз закончил послание Миабелле и детям. Однако радости от сознания выполненного дела торговец не испытал. Вместо этого настроение его опять резко ухудшилось, и на глаза навернулись слезы печали.
«Что же это такое, — подумал Витус, — так все и будут хныкать?» Он подавил проклятье, готовое сорваться с языка, обращенное, правда, не столько к товарищам, сколько к собственному бессилию.
— Фабио, могу я снова использовать Буссолу в качестве гонца?
Торговец вытер глаза тыльной стороной ладони.
— Si, amico,конечно, но моя красавица сможет теперь взлететь в воздух только послезавтра. Я не хочу, чтобы она спала с тела, сначала ее надо немного подкормить.
— Понимаю. Но все же я напишу прямо сейчас. Кто знает, дойдут ли у меня потом руки. — Витус подсел к костру и сочинил коротенькое письмецо, в котором сначала поблагодарил профессора за его ответ, а потом снова вернулся к своим чумным теориям. Он прикинул, стоит ли ему писать профессору о трагической болезни в лагере, но не стал этого делать, не в последнюю очередь оттого, что, как врач, испытывал некоторое раскаяние от своего провала. Поэтому лишь написал, что сам он, Магистр и Энано хорошо себя чувствуют. И что профессору не надо о них беспокоиться.
СКРИПИЧНЫЙ МАСТЕР ГВИДО
Ах ты скотина! Ты за это поплатишься, скотина, со своим поганым голубем, этой воздушной крысой!
И снова Витус сидел у костра и писал. Время было дневное, но молодому человеку понадобился светильник, чтобы было светлее. Над его головой был натянут тент, защищавший огонь и лампу от моросившего уже не первый час дождичка.
Все было промозглым в этот день.
Поблизости от их стоянки опять рыскал сомнительный сброд, в основном ворье и мародеры, все имущество которых было явно украдено у погибших от чумы, поэтому и днем и ночью нельзя было обойтись без дозорных. Сейчас свои круги отмеряли Фабио и Гвидо, то и дело ворчавшие, потому что им пришлось замещать Коротышку. Они ходили бок о бок и являли собой странную пару: у одного, дородного и пышущего здоровьем, за спиной висел мушкет, у другого, изящно сложенного, — футляр со скрипкой.
Витус отложил перо и растер замерзшие руки. Потом захлопнул книгу с записями. Последняя гласила:
В огненном кольце,
воскресенье, 27-й день ноября A.D. 1579
Вчера
У меня на душе не легче. Я все время мысленно возвращаюсь к событиям той ночи, когда принимал роды. Да, вот как это было: я хотел помыть гениталии Антонеллы и провести все необходимые медицинские процедуры, но она категорически отказалась, сказав, что сделает все сама. И я, проклятый шарлатан, допустил это! Допустил, что в ее вагину попала грязь. Только из-за этого она и умерла. Только из-за этого равновесие соков в ее организме было так безнадежно нарушено.
Как я буду жить с этим страшным грехом, одному Богу известно.
Мы похоронили Антонеллу внутри огненного кольца, последнего пристанища в ее жизни, прямо у большой поленницы. Магистр произнес за меня все молитвы, поскольку мне было так худо, что я готов был лечь рядом с ней. Энано непрерывно лил слезы. Он держал на руках малышку, которая вопреки событию, радостно гукала и размахивала ручонками в воздухе. К счастью, она ничего не поняла.
Вопрос питания Неллы лег на нас тяжким грузом. Что толку, что мы в последний раз приложили ребенка к груди покойной! Рано или поздно она страшно проголодается. Я не больно много смыслю в уходе за новорожденными, но одно бесспорно: ни один младенец, не может питаться мясным супом или бульоном. Мы молимся Деве Марии, чтобы она помогла нам, но перед этим мы точно так же молились за спасение Антонеллы, однако она умерла…
Сегодня с утра идет затяжной дождь. Погода под стать нашему настроению. Коротышка без устали подправляет гаснущий огонь. Может, оно и к лучшему, потому что работа немного отвлекает его от горьких мыслей. Магистр взял на себя заботу о ребенке.
Поздним утром вновь взмыла в воздух Буссола, подкормленная своим хозяином, который так переживает разлуку, что у него опять на глаза навернулись слезы.
Чем все это закончится?
В понедельник в восемь утра, едва забрезжил рассвет, Витус и Магистр вернулись со своего четырехчасового дежурства. Казалось, время тянулось бесконечно, как всегда бывает, когда ничего не происходит. Но уж лучше так, чем наоборот.
— Мне почти неловко, — пробурчал маленький ученый, — смерть Антонеллы лишила аппетита почти всех, но только не меня. Я зверски голоден. — Он зябко передернул плечами. — Все бы отдал за тарелку горячего супа, краюху хлеба и сухую нитку на теле. Дождь, слава Богу, прекратился, но утренний туман почти не уступает ему по промозглости.
Друзья отправились к костру, где под навесом хранились песочные часы. Магистр перевернул их и объявил:
— Вот еще один час нашего добровольного карантина минул! Где наш славный Гвидо? Если не ошибаюсь, настал его черед, вместе со стариной Фабио.
Поскольку ни того, ни другого не было видно, друзья отправились в мужскую палатку. Сильно сощурившись, Магистр театрально воскликнул:
— Что видят мои слабые глаза? Господа еще изволят почивать? Подъем, подъем, лентяи! — Он энергично потряс и того, и другого за плечи. — Ваша вахта начинается!
Фабио приподнялся в постели, зевая во всю глотку, и начал натягивать сапоги.
— Уже пора, дружище? Так и кажется, что жизнь состоит из одних дозоров. Dio mio,если бы моя Миабелла увидела меня в таком виде!
Витус передал ему мушкет.
— Держи свое оружие. К счастью, оно нам не понадобилось. Никаких происшествий.
Фабио выпрямился во весь рост и разгладил свою одежду. Как и все остальные, он спал, не раздеваясь. Повесив мушкет за спину, он еще раз от души зевнул и повернулся к Гвидо.