Странствия хирурга: Миссия пилигрима
Шрифт:
А Томас крикнул вдогонку резво удаляющемуся брату:
— Не забывай о своей подагре!
Однако этих слов Куллус уже не слышал. Мгновенно исчезнув, он так же скоро появился опять.
Когда вино было разлито по кубкам, аббат сказал:
— Не припомню, чтобы я когда-нибудь позволял себе выпить вина до службы шестого часа, но пусть будет так. Господь знает, что у нас есть на то причины. Bene tibi!
— Salute! Cheers! Lechaim!
Они выпили, и только Гаудек собрался расспросить друзей о выпавших на их долю приключениях, как Нелла заплакала. Никто из друзей не мог сказать, чем это вызвано, ведь обычно она была спокойным, неприхотливым ребенком. Быть может, просто оттого, что все пили, а ей ничего не дали.
— Уй, моя овещка шамать захотела, — догадался Энано. — Пора бежать за Бородащом. Щао, господа, увидимся в обжорке. — И он исчез, прижимая к себе крошку.
Не успела дверь за ним затвориться, как снова открылась. На пороге стоял брат с кухни. Потупив глаза, он смиренно произнес:
— Простите за беспокойство, ваше преподобие, служба шестого часа уже закончилась. Брат Фестус спрашивает, может ли он рассчитывать, что вы пожалуете на обеденную трапезу.
— Что? Уже так поздно? — Взгляд Гаудека скользнул по песочным часам на стене, показывавшим, что час уже истек. Он торопливо допил вино. — Tempus avis est! [63] Скажи повару, что мы уже идем. Пусть поставит побольше тарелок. Нас пятеро, нет, шестеро. Наверняка к нам присоединится Энано.
63
Время что птица! (лат.).
Все торопливо направились к главному зданию старого монастыря, где располагалась просторная трапезная. Полнотелый брат Фестус, прозванный Сира dicens —Говорящая бочка, расплылся в радостной улыбке, завидев Витуса.
— А ты помнишь, сын мой, чем я снабдил тебя, когда ты уходил от нас четыре года тому назад? — прогремел он.
— Да, ты сказал: еда да питье тело с душой связывают, и чтобы я не забывал об этом, если мне придется в жизни туго.
— Правда? Я это сказал? Ха-ха-ха! Я-то имел в виду каплуна, которого тайком сунул тебе. Нарушил я тогда законы поста, до сих пор не замолил грех.
Магистр усмехнулся:
— Полагаю, ваше преступление уже неподсудно за давностью срока.
— За давностью? Хо-хо-хо! Ты слышал, Гаудек… э-э… простите, ваше преподобие?
— Слышал. — Тихий голос аббата сильно контрастировал с зычными раскатами Говорящей бочки. — Думаю, нам пора сесть за стол, вся братия уже с любопытством поглядывает на нас. — И он провозгласил в полный голос: — Продолжайте трапезу, дети мои, не отвлекайтесь!
Брат Фестус без приглашения подсел к столу.
— Послушай, Витус, а этот странный карлик, который так кудряво изъясняется, он тоже с тобой? — спросил он. — Он тут всю кухню поставил на уши, заставив меня варить молочную кашу для своего ребенка.
— Да, — кивнул Витус, заметив, как омрачилось лицо Гаудека.
— Ede et tace [64] — вот как должно быть за столом, ты не забыл, Фестус? Уж если не несешь нам еду, то, по крайней мере, молчи.
— Простите, ваше преподобие! — Бочка поднял свое грузное тело и поспешил на кухню. Вскоре появились посланные им два брата, которые несли поднос размером со столешницу, уставленный яствами, приготовленными сегодня Фестусом. — Это всего лишь скудная постная еда, Витус, — громогласно пояснил он, вновь подойдя к столу. — Похоже, мы с тобой встречаемся только тогда, когда надо жить впроголодь. Тебе и твоим друзьям придется довольствоваться луковым супом и запеченным лососем. Еще могу предложить грибной паштет с морковью. Или скромное овощное суфле, правда, без моей знаменитой свиной подливки.
64
Ешь и молчи (лат.).
— Щё такое? Сальца не будет? Только суп из ветра да рыбьи кости? — Коротышка незаметно прошмыгнул в трапезную. — Ну, главное, щёб моя овещка была сыта, тощно? Ну-ка, утю-тю-тю, давай-ка отрыгни. Как мы умеем отрыгивать, у-сю-сю!
Гаудек откашлялся. Предписанную уставом тишину во время приема пищи уже столько раз нарушали, что он был вынужден вмешаться.
— Энано из Аскунезии, — торжественно начал он, — я был бы весьма признателен вам, если бы вы побуждали вашего отпрыска отрыгнуть во дворе. Помимо этого, потрудитесь пеленать ребенка не в трапезной.
Коротышка, еще не успевший присесть, завращал глазами и пропел фальцетом:
— Уй, будет исполнено, ваше преподобное аббатство. Одна нога здесь, другая там. Ща вернусь!
Гаудек с облегчением вздохнул и взял в руки большой нож, на лезвии которого в две строки были выгравированы слова благодарственной молитвы, исполнявшейся перед каждым приемом пищи. Нож был старый, поэтому текст почти стерся:
Gratiarum actio
protuis beneficiis Deus gratias agimus tibi.
Он выражал благодарность за благодеяния Господа. Такой нож лежал на столе перед каждым монахом — своего рода подсказка для тех, чья память ослабела. Только вот петь после непривычной болтовни аббат Гаудек не имел ни малейшего желания и решил использовать нож по прямому назначению: начал разрезать паштет.
Остаток трапезы прошел в благодатном молчании.
После обеда полил сильный дождь, однако Витус не хотел отказываться от намерения посетить могилу матери. Верный Магистр вызвался его сопровождать, Томас также нашел время пойти вместе с ними. Надев длинные накидки, они шагали старыми извилистыми тропами в Пунта-де-ла-Крус. Не доходя до селения, свернули на узкую тропинку, которая петляла по небольшой рощице и привела к дому ткачихи.
— Вот мы и пришли, — сказал Томас, показывая на покосившееся строение. — Садик прямо за домом. — Они обошли ветхий домишко, и их глазам предстал заросший клочок земли. Лишь два свежих деревянных креста говорили о том, что здесь не так давно хозяйничала рука человека.
С бьющимся сердцем Витус подошел поближе и прочел надписи на крестах. На первом значилось: ТОНИЯ ПЕРЕС, затем следовали даты рождения и смерти. «Что будет написано на втором кресте?» — промелькнуло в голове у Витуса, и он невольно опустился на колени, чтобы прочесть: