Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
Выход из затруднительного положения нашла, конечно, Сана. Она сделала это легко, непринужденно, нисколько не задумываясь, как до нее делали все девушки земли: просто взяла да убежала.
* * *
А Тузарову так и не удалось встретиться с Нальжан наедине. Во-первых, она как хозяйка была в этот день занята сверх всякой меры, во-вторых, слишком уж много людей толклось во дворе, а, в-третьих, рядом с Канболетом все время находился Джабаги. Казанокову Канболет
В Канболете Джабаги видел человека совсем другого, чем-то он был похож и на Емуза, и на Кургоко Хатажукова, но больше на спокойных, рассудительных, немало видевших в жизни простых кабардинских крестьян. На тех крестьян, которые хорошо знают свое дело, умеют и любят работать и не любят тратить лишних слов. С Тузаровым было приятно беседовать, этому человеку хотелось поверять самое сокровенное. Канболет больше любил слушать, на обращенные к нему вопросы старался отвечать покороче, но не в ущерб ясности. Изредка Канболет спрашивал сам — и Джабаги едва сдерживал сияющую улыбку: вопрос всегда бывал труден и интересен, речь обычно шла о сложных людских взаимоотношениях, о прошлом народа, о возможных путях в будущем. Такие вопросы наводили на неожиданно светлые мысли.
— Вот ты заговорил, брат мой Канболет, о несовершенствах нашего мира подлунного. Сомневаешься в том, что мир можно исправить, сделать справедливее и человечнее. А я не сомневаюсь… Мир переделать можно. Однако сегодняшнему поколению людей это не под силу. Если говорить не об одной семье, не об одном селении и даже не об одном народе, то люди, которые живут сегодня на земле, могут лишь слегка, на какую-то крохотную малость улучшить свой мир, а наградой им будет вера в благодарную память потомков. И это прекрасно! Но если бы все так думали! Если бы каждый понимал, что и в малом и в большом надо творить для грядущего! Тогда и жизнь сразу бы стала и справедливее, и человечнее.
Они прогуливались по берегу реки, затем направились в сад. Проходя через двор, встретили Нальжан. Она улыбнулась обоим, но от лица Канболета отвела взор чуточку быстрее, чем это делают просто близкие, дружелюбно настроенные люди. Канболет спросил Джабаги:
— А разве наше настоящее, пусть и несовершенное, не стоит того, чтобы и ради него потрудиться тоже? — В его глазах, до сих пор выражавших глубокий сосредоточенный интерес к беседе, теперь появилось загадочно-мечтательное выражение.
— Да я и не говорил, что не стоит, — озадаченно пробормотал Казаноков. — Конечно же стоит! — с веселой решимостью добавил он, когда выбежавшая из сада разгоряченная дочка Емуза едва не столкнулась с молодыми мужчинами и, смущенно вскрикнув, помчалась дальше.
* * *
Вокруг усадьбы Хатажукова народ собирался задолго до приезда виновников торжества. Множество людей шло и ехало из соседних, а то и отдаленных селений.
Вся Кабарда уже знала, что нашелся сын пши Кургоко, и такой джигит — прямо нартам под стать.
Двор Хатажукова стоял на пологой покатости взгорья, восходящего где-то там, подальше, к более крутым склонам лесистого Черного хребта. Пять-шесть жилых домов (один из них довольно большой), построенных, вернее, сплетенных и слепленных на обычный кабардинский лад, конюшня, закрома для хранения зерна, широкие навесы, загон для овец — выглядит все это хотя и внушительно, но, в общем, неказисто и беспорядочно.
В почтительном отдалении от усадьбы, на обрывистом берегу тихой речки
— несколько десятков крестьянских халуп, чуть выше по течению — дома уорков, похожие по своим достоинствам (тоже весьма скромным) на княжеское жилье.
Между кургоковским двором и селением — широкое и ровное пространство свободной земли. В обычное время — это выгон для скота, а по торжественным случаям — место для веселых и мужественных игрищ.
Погода была пасмурная, накрапывал мелкий дождичек, но людей, толпившихся возле усадьбы, это не беспокоило. Они пришли бы сюда и в ливень с градом. На обширном кургоковском дворе разгорались костры, отблески пламени играли на медных боках огромных котлов. Один из котлов особенно поражал своими размерами: высокому мужчине пришлось бы встать на цыпочки, чтобы заглянуть через край этой глупой посудины.
— Не в развалинах ли Алигха-я-уна [153] выкопал наш князь этот котел? — спросил кто-то из мужчин.
— Не-ет, — протянул худенький старичок в ветхой одежонке. — У Алиговых был котел, вмещавший одновременно сорок быков. А в этом только два поместятся.
— Ну нам и этого на все коаже хватило бы, — сказал здоровенный парень с бычьей шеей.
— Хватило бы, — согласился старичок, — если бы ты, Шот, работал за столом вполсилы.
Все засмеялись, а громче всех — Шот.
153
развалины древнего строения, где жили, по преданию, Алиговы — потомки греческой (эллинской) знати
— Да, уж сегодня, я думаю, можно будет поработать во всю силу. Не часто выпадает мне такой случай.
— Едут, смотрите! — раздался чей-то крик. — Это они!
— Нет, — возразил всезнающий старичок, — младший Хатажуков должен появиться с захода, а эти с восхода едут… — чуть помедлив, он добавил:
— Ахловы это. Братья Ахловы. Самый старший — в знаменитой своей шапке. Хотя он и не самый высокий пши в Кабарде, зато шапка у него самая высокая!
— А вон, смотрите, еще какие-то важные птицы приближаются!
— Вижу, вижу… Ну правильно! Князь Касаев с сыновьями и со своей многочисленной и всегда голодной свитой. Уж эти повеселятся!
— Кайтукин Аслан-бек, говорят, уже здесь.
— И Атажукин Мухамед приехал.
— И Атажука Мисостов…
— И Казиев Атажука…
— Ислам-бек Мисостов…
— Какие у них одежды богатые!
— И оружие, и конская сбруя…
— Да что там говорить! У них девять шуб на одного, а у нас, бедняков, на девятерых — одна!
— Истинно так! Нам есть чем кроить, да не из чего шить…