Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
Люди работали с такой веселой увлеченностью, словно заняты были не важным делом, требующим старания и аккуратности, а играли в азартную игру.
Уж насколько хорошо знал людей Кургоко, и то озадаченно покачивал головой: удивительный народ эти кабардинцы! Ведь они прекрасно знают, что со дня на день ожидается разбойничье нашествие из Крыма. Знают, что скоро грянет гром, и придется каждому бросать свои закрома, а жен, детей, немудреный скарб, скотину укрывать в труднодоступных горах. А сейчас они вполне довольны, рады, что вечером повеселятся от души.
Кургоко обернулся, скользнув взглядом по Кубати, — тот ехал чуть позади, по левую руку. Хорош парень! И сила, и мужество, и ум, и воспитание…
* * *
Кубати в это время размышлял примерно о том же самом. Он так же, со своей стороны, чувствовал исходящий от отца холодок отчужденности. На людях Кургоко держался немножко проще: мог и улыбнуться, и пошутить, а стоило только им остаться вдвоем, как во время сегодняшней конной прогулки, князь погружается в раздумья, будто в чащу колючего кустарника, и от него даже слова было трудно дождаться. Посмотрит изредка — глаза хоть и строгие, но добрые — вот и все. Не может ведь Кубати сам начинать разговор…
Вспомнились недавние игрища: вот, кстати, и дерево, с которого он тогда вторым сорвал ветку, но первым ее доставил по назначению. А опередил всех на пути к раскидистому дубу тот парень, который здорово стрелял из лука. Кубати обошел его уже перед самой поляной. Остальные всадники сильно отстали…
Хороший парень. Кажется, Тутук его имя. Он потом ловко вознаградил себя за то, что пришлось уступить первенство: достал снова лук и, тщательно прицелившись, перерезал стрелой ремешок, на котором прикреплены были к столбу шапка и тляхстены, висевшие до сих пор в целости и сохранности. Поощряемый восторженным хохотом толпы, Тутук, не слезая с коня, подхватил с земли ценную добычу и ускакал в сторону своего дома. Скоро он вернулся — уже в обновках — и пошел туда, где звучала музыка, наигрывая завлекательные мелодии кафы или удже. Девушки теперь бросали на него смущенные взоры и каждая мечтала, чтобы Тутук танцевал только с ней.
К почетным столикам, за которыми восседали князь Кургоко, Канболет и старейшины, глашатай подозвал молодого Хатажукова и других участников состязания. Самые старые из присутствующих — Инал Быков и тлекотлеш с редким именем Карабин-Кара — торжественно объявили, что лучший в Кабарде и «во всех окрестных землях до самой Андолы» панцирь завоеван сыном Кургоко и будет принадлежать ему и его потомкам по неотъемлемому и никем не оспариваемому праву. Да станет это известно каждому, в том числе и тому, кто убивает собаку в воде, которую пьет, и грубит жене, с которой живет. Все поняли намек на Алигоко Вшиголового и одобрительно закивали головами, а Канболет вздохнул с радостным облегчением.
Стоявший неподалеку от этого своеобразного мехкема [163] Шот одобрительно крякнул и со спокойной душой вновь запустил руку в огромный котел, где еще плавали куски остывшей говядины. К нему подошел уставший после танцев и скачек и изрядно проголодавшийся Тутук:
«Не ешь в одиночку, ни с кем не делясь, как это делает ногайский князь!»
— А-а, это ты, мой славный нарт Сосруко! Может, украдешь огонь во-о-он от того костра и мы здесь зажжем свой? Мясо разогреем.
163
высший суд
— Ох, мой воробышек! Неужели еще не наклевался?
— Я
— Подожди-ка! — насторожился Тутук. — Что там происходит?
Люди, посланные в княжеский хачеш за панцирем, подняли отчаянную суматоху. Кто-то завопил:
— Панцирь пропа-а-ал!!
Множество народу, толкаясь и спотыкаясь, бросились к дому.
— Украли! Украли-и!
Не тронулись с места только Канболет, Карабин-Кара и оба Хатажуковы. Канболет был огорчен, Кубати, хотя не подавал виду, рассержен, Кургоко оскорблен, а старик Карабин-Кара до чрезвычайности заинтересован и оживлен не по возрасту:
— Главное, — веско, но, правда, излишне торопливо, изрекал он, — надо выяснить, дело ли это рук человеческих или, напротив, сил сверхъестественных. В первом случае следует бросить волчью жилу в огонь, и тогда рука у вора скрючится. Вопрос только в том, что вор, может быть, не на виду у нас, а уже далеко отсюда. И еще: где взять волчью жилу? Вот идет старая колдунья Хадыжа. Может, у нее как раз имеется эта…
— Ох, Кара, — усмехнулась старуха. — Поищи колдунью у себя дома, на женской половине. Век бы твои умные речи слушала, да боюсь, уши не выдержат. Простодушный патриарх не понял шутки:
— Если болят уши, три утра подряд, натощак, плюнь через порог, вставив большой палец между зубами…
— Плюйся сам. А меня от твоих слов уже лихорадка трясти начинаете
— Лихорадка? Бросайся в одежде в воду — выздоровеешь.
Хадыжа обратилась к Кургоко:
— Послушай меня, князь. Я знаю больше, чем другие люди, хотя я не колдунья и не какая-нибудь жештео. Почти все из того, что я знаю, — свойства разных трав и особенности людских хворей — доступно любому человеку, но некоторые тайны, даже касающиеся тебя, Кургоко-пши, умрут вместе со мной. Ох, что-то не то я говорю. Поосторожнее мне бы надо… Так вот слушай: панцирь, конечно, украл один из шогенуковских прихвостней. В этом можешь нисколько не сомневаться. Я все сказала.
— Я думаю, эта старая женщина говорит правильно, — сказал Тузаров.
— Я тоже так думаю, но откуда она знает? — ответил Кургоко.
— Я людей знаю! — заявила Хадыжа.
— Уверен — она права, — с еще большей настойчивостью повторил Канболет.
— Нет, теперь послушайте меня, — встрепенулся Карабин-Кара.
Хвала богам, я уже наслушалась, замахала руками Хадыжа. Ты мне столько дал советов, что и я должна подарить тебе хоть парочку своих. Первое: пей отвар корпя андыза [164] . Он помогает от поноса, а тебя спасет от недержания слов. И второе: не сей проса на голых скалах. — Бойкая старуха, приветливо улыбнувшись Кубати и смерив остальных мужчин чуть презрительным взглядом, гордо удалилась.
164
каб. — девясил высокий
Тузаров и Хатажуков с недоумением переглянулись и тут же, чтобы не расхохотаться, отвели взоры.
В это время дождь хлынул по-настоящему, пришлось поспешить в дом. Да и пора было начинать основное праздничное застолье.
* * *
Хатажуковы медленно миновали поле, на котором заканчивалась жатва, и так же не спеша продолжали ехать в сторону коаже, откуда подул ветерок и донес приятный запах вареной тыквы: сейчас почти во всех семьях хозяйки заготавливали впрок это излюбленное в народе кушанье.