Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
Канболету почти удалось было пристыдить себя за легкомысленные и неуместные мечтания, которые осенялись светлым обликом крепкорукой Эммечь, но отрешиться полностью от радужных видений будущего счастья так и не смог. К тому же сбивали с толку разговоры и поведение окружающих людей. Никто и не думал перестраивать быт на какой-то предвоенный лад. Крестьяне определяли земли, которые будут распахивать весной, а также поля, которым предстоит «гулять» два-три года; главы семей договаривались о размерах уаса — выкупов. за невест: намеченные на эту осень свадьбы не откладывались;
После всех этих раздумий Канболету захотелось еще раз поговорить с Нальжан.
* * *
Она срывала с дерева спелые сливы и складывала их в большую деревянную миску. Солнце в этот ранний утренний час только что взошло, и черные с голубоватым отливом плоды были еще покрыты мельчайшими капельками росы.
— Они хороши с утренней росой, — тихо, насколько позволил его мягко рокочущий бас, «прошептал» Канболет.
Нальжан не вздрогнула, а как-то застыла на мгновение, потом медленно обернулась:
— Я не слышала, как ты подошел. Это к девушке, которую хотят умыкнуть, вот так подкрадываются.
— Да нет, славная моя Эммечь, это не я, а ты меня уже умыкнула.
На щеках Нальжан вспыхнул румянец.
— Что ты говоришь, сын Тузарова… Не задавай загадки, непосильные для моего скудного разума. Возьми-ка лучше сливу.
— Мне от тебя сливы одной мало, — обиженно прогудел Канболет.
— Возьми две, а хочешь — три…
— Мне нужны не сливы…
«Как же начать этот главный разговор? Эх, верно сказано, что в не начатом деле змея сидит!» — думал он, холодея от страха.
— Так что же тебе нужно? — оправившись от смущения, спросила Нальжан.
— Может, яблоки? Груши? Весь сад?
— А мне не сад, мне хозяйка сада нужна! — вдруг неожиданно для самого себя сказал Канболет.
Нальжан была умной и чуткой женщиной, потому слова Канболета ее не удивили. Она знала, что рано или поздно их услышит.
— Ты для меня — мой нарт, мой Путеводитель в ночи [167] . Не хочу я знать никого другого, да и глаза мои никогда и никого рядом с тобой не увидят. Я знаю, что твое сердце к моему сердцу стремится. Но что дальше? Ведь по происхождению мы не равны.
— Послушай меня, хозяйка сада! — Канболет был бледен и взволнован, но речь его звучала твердо. — Что бы ни говорили те, кто ценит людей по родовитости, а я не хочу никакой другой себе гуаши, кроме тебя. Вот и все. А теперь думай…
167
167
* * *
В тот же день, незадолго до последнего, пятого намаза, Канболет увидел, как на мост въехал всадник на вороном коне. Сразу узнав Кубати, Канболет поспешил во двор усадьбы, чтобы встретить кана у дверей кунацкой — впервые встретить как гостя. Остановив идущую через двор Сану, он спросил ее:
— Отгадаешь загадку? Что такое шесть ног, четыре глаза, четыре уха и один хвост?
— Это загадка для детей, — усмехнулась девушка. — Человек па коне, разумеется!
— А если одно из четырех ушей чуть-чуть подпорчено свинцовой пулей?
Сана остолбенела, но потом взяла себя в руки и неторопливо направилась к дому. В лагуне [168] она бросилась на тахту и уткнулась головой в подушку.
Больше всех радовался приезду Кубати этот неисправимо восторженный Куанч, не считающий себя обязанным сдерживать свои чувства. Канболет и Нальжан были тоже рады, но одновременно и встревожены. Рановато еще кану навещать своего аталыка — всего несколько дней прошло со дня расставания. Неспроста этот приезд…
168
комната на женской половине дома
Кубати не стал тянуть с объяснениями…
До самого вечера мужчины осматривали, чистили, точили оружие, придирчиво проверяли конскую сбрую и походное снаряжение. В костяной коробочке — соль, в специальном кожаном подсумке — шило, бритва, жирница, оселок, трут с кремнем и кресалом. К бурочным чехлам привязаны ружейные сошки, в колчанах, как и полагается, по три десятка стрел. Не забыты и ремни для стреноживания коней, и седельные топорики, и пороховницы, и кожаные стаканы, и чистые белые тряпочки — останавливать, если потребуется, кровь…
Женщинам тоже забот хватало: подготавливали вяленое мясо (его надо хорошенько обжарить), набивали маленькие полотняные мешочки голилем и жареной мукой, варили пасту и коптили сыр.
Кубати подкараулил момент, когда Сана взяла гогон и пошла за водой. Он быстро, никем не замеченный, пересек двор, спустился к реке и предстал перед девушкой, как абрек, выскочивший из засады.
— Не бойся, это я!
— А я и не боюсь.
— А за меня? Ты ведь знаешь, куда мы едем?
— Знаю.
— Но я тебя просил не на этот вопрос ответить.
— Лучше бы тебе меня ни о чем не спрашивать.
— Почему?
— Спроси своего отца…
— Понимаю. Спрошу, конечно. Приятно, когда все решается по-хорошему. Но знай, каков бы ни был его ответ, я поступлю по-своему.
— А мой ответ тебя не интересует?
— Сама отказалась говорить, а теперь…
— Не теперь, а когда вернешься.
— Я обязательно вернусь. Ты хочешь, чтобы я вернулся?
Сана рассмеялась:
— Да разве я злодейка бессовестная или ты враг мне, чтоб я гибели твоей желала!