Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
В воздухе вокруг лошадиных морд вились слепни и мухи, но не отваживались садиться на животных, чьи шкуры были протерты уксусным настоем из листьев и зеленой кожуры грецких орехов. Гнедой конь Хатажукова-старшего словно почувствовал, что его задумавшийся хозяин сейчас далек и от этой дороги, и от этого луга, покрывшегося бесподобно густой и сочной отавой, и потому смело свернул на травянистую поляну и там остановился. Его примеру последовал и конь Кубати. Оба Хатажуковы отпустили поводья, не стали мешать своим четвероногим друзьям.
— Не тоскливо тебе в отчем доме? — неожиданно спросил Кургоко, не глядя на сына.
Кубати слегка растерялся, но
— Нет, мне хорошо.
— А не слишком ли спокойно?
— Надо уметь ценить и спокойствие.
Кургоко испытующе посмотрел на юношу:
— Правильно говоришь. Но ты еще сам не знаешь, насколько — он сделал ударение на слово «насколько» — это правильно, хотя на твою долю тревог досталось немало. А скоро нам всем достанется…
— Я об этом догадываюсь, — осмелился заявить Кубати.
Хатажуков не обратил внимания на то, что юноша высказался, когда его не спрашивали.
— В твоем возрасте обычно не задумываются о будущих опасностях, а пережитые забывают на следующее утро. Так о чем же ты все время размышляешь, почему вид у тебя либо сосредоточенный, либо рассеянный? Не замешано ли здесь некое существо, перед которым всякое оружие, а подчас мужская отвага бессильны?
Кубати побледнел, в горле у него что-то застряло, дышать стало тяжело.
— Я… я не совсем пони…
— Понимаешь! — уверенно возразил Кургоко. — Завелась, наверно, на том берегу Шеджема юная Адиюх [165] с глазами, как у телки? — князь вдруг вспомнил личико Саны, удивился про себя и почему-то встревожился, будто ему сообщили неприятную весть.
Меньше всего хотелось бы сейчас Кубати говорить на эту тему. Он благоразумно откладывал объяснение с отцом на то время, когда закончится битва с татарами. Еще неизвестно, что произойдет во время сражения и какие будут последствия войны. Юноша напрягал свой изворотливый ум, но никак не находил нужного ответа — ведь лгать ему тоже не хотелось, как не хотелось и откровенничать.
165
каб. — белорукая. Красавица из кабардинского эпоса. Высовывая руки из окна замка, она помогала в кромешной ночной тьме найти своему возлюбленному брод через реку
Спас положение неизвестный всадник, нещадно погонявший измученного коня и, по-видимому, спешивший как можно скорее встретиться с Хатажуковым-старшим.
— Мне сказали, что князь Кургоко с сыном прогуливают коней в этой стороне — и я сразу сюда! — хрипло выкрикнул всадник вместо приветствия.
Он говорил по-кабардински с заметным татарским акцентом, да и по лицу в нем сразу же можно было узнать татарина. Но Кубати узнал в нем еще и старого знакомца Халелия, хотя тот и виду не подал, что они встречаются не впервые. Юноша тоже остался невозмутимым: вспомнил, что их с Канболетом крымский приятель придерживается очень мудрого правила: не выскакивать без нужды со своими познаниями, особенно если имеешь дело с сильными мира сего.
Много лег не видел Хатажуков бывшего своего конюха, но память не подвела князя.
— Каким добрым ветром тебя занесло в наши края, Халелий? — Кургоко улыбался с добродушным спокойствием, но почувствовал, будто чья-то мягкая тяжелая лапа наступила ему на сердце.
— Не добрый ветер, Кургоко-паша, не добрый, а злой ветер! — Халелий горестно покачал головой. — Каплан-Гирей уже на кавказском берегу.
— Когда выступает
— Уже выступило. Движется, правда, медленно.
— Идут только крымцы?
— И крымцы, и большой отряд ногаев, и те татары, что осели на побережье. На этот раз они даже не опасаются шапсугов, убыхов и других ваших братьев. Во всем войске тридцать тысяч человек.
— Тридцать тысяч… — устало повторил Кургоко. — Похоже, они хотят раз и навсегда обескровить нас… Чтоб не было сил поднять голову…
— Да. Так хочет и турецкий султан.
— А ты, мой добрый Халелий, приехал предупредить… Почему?
— Это нехорошая война. Это не совсем война. Не спрашивай, Кургоко-паша…
— Хорошо. Куда же ты теперь?
— К балкарцам поеду. Подальше в горы. Там буду жить… — Халелий тяжело вздохнул.
— Возьмешь у меня с полсотни овец…
* * *
В тот же день хатажуковские гонцы скакали по дорогам Кабарды, сообщая о назначенном князем-правителем месте немедленного сбора всех, кто считает себя адыгом и способен владеть оружием.
К неописуемой радости Кубати, отец послал его к аталыку — пусть соберет людей, сколько может, и заедет по пути за Казаноковым. Вдогонку князь крикнул:
— Не забывай, что конь твой — не альп [166] , и не гони его так, чтоб он летел, словно на крыльях.
Канболет был очень рад возвращению в емузовский дом, в котором мог жить почти на правах хозяина. Правда, в этом доме временно поселилась и почтенная супружеская чета знакомых тлхукотлей — это у них лежал Тузаров после ранения — и потому ни один даже самый строгий ревнитель приличий не стал бы теперь опасаться за честь молодых женщин, сестры и дочери Емуза. Радовало Канболета и то обстоятельство, что вернулся он не с пустыми руками: князь Кургоко наградил его не хуже, чем награждали любого аталыка. Получил он сотню овец, три пары длиннорогих волов ногайских, молодую кобылу лучших кровей, пистолет с колесцовым замком, турецкий ятаган из лучших и наконец унаута лет сорока, тоже из лучших: умел этот Хамац хорошо за скотиной ходить.
166
крылатый сказочный конь из кабардинского эпоса
Когда Кургоко во время заключительного застолья объявил о своем решении, его именитые гости переглядывались в недоумении. Он, Кургоко, вообще мог не одаривать тузаровское аталычество: ведь Кубати — тлече-жипшакан, за кровь воспитанный! Но, видно, не простые соображения имел на этот счет князь. Он ясно давал понять, что теперь не время ворошить прошлое вспоминать давние обиды и недоразумения.
А Тузаров радовался не столько тому, что вновь становился «владельцем», сколько удовлетворенному чувству собственного достоинства. Кажется, чистая вода правды смыла грязь клеветы, с беспокойной жизнью незаслуженно опороченного изгоя для Канболета покончено. Пора подумать о своей новой жизни, как ее устроить не хуже, чем у людей… Возродить отцовское пепелище?.. Но еще неизвестно, удастся ли уцелеть после ханского набега. Об этом надо бы не забывать, а вот почему-то забывается. Неизвестно, какая судьба ожидает всю родную землю, а не одного размечтавшегося Тузарова, который намерен сражаться там, где будет труднее всего.