Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
Скоро и Кубати был надежно приобщен к скамье, на которой ему предстояло и есть, и спать, и трудиться и поте лица, а отдыхать лишь при попутном ветре, когда судно шло под Парусами.
Надсмотрщик, огромный и толстый боров, щелкнул ключом и повесил его на связку у пояса, за который была заткнута тяжелая рукоять длиннейшего бича.
Кто-то швырнул сверху лохань с полупропеченным ячменным тестом. Боров-надсмотрщик отправился в дальний конец палубы раздавать еду.
– Уадыга? [144] – спросил мужчина напротив, – Я так и думал. Кого только
144
каб. — ты адыг?
В это время надсмотрщик дошел до их ряда. Жихарь поставил ладони, и в руки ему шлепнулся комок теста.
– Эй, ты, держи! – рявкнул над ухом Кубати грубый голос. От этого – тоже равноправного детища рода человеческого – разило потом, чесноком и гнилыми зубами.
Тесто упало Кубати на колени. Еще за мгновение до этого у пария и в мыслях ничего подобного не было, а тут он схватил тесто и с силой залепил глаза надсмотрщику. Не теряя времени, привстал, ухватил левой рукой за шею, рванул вниз, подхватил правой под челюсть и в загривке у борова что-то тихо хрустнуло, и он всей своей тяжелой тушей грохнулся на пол, растянулся в проходе.
Не зевал и Жихарь: связка с ключами оказалась у него руках еще, кажется, раньше, чем надсмотрщик упал. Нужные ключи Жихарь тоже отыскал быстро. Отомкнув свой пояс, Кубати и Куанча, бросил связку в проход.
Галерники шумно и глупо загалдели, к ключам потянулось сразу несколько рук.
На верхнюю, открытую, палубу выскочили без оглядки, неосторожно, как три джина из одной бутылки. Совсем не думали о стражниках, но беглецам повезло: караульные были в это время в другой части судна.
Кубати, теперь неслышно ступая, направился прямо к сходням. Еще не успев спуститься на причал, он заметил, что вся эта часть берега битком набита охранниками – было их десятка три, не меньше. Правда, службу они несли не слишком добросовестно. Некоторые спали, привалившись спинами к грудам каких-то мешков, трое сидящих ближе всех к кораблю, у небольшого костерка, играли в кости. А вот там, из-за кучи непонятного хлама, поднимаются в ночное небо тоненькие голубые дымки, отчетливо видные в лучах лунного света. Это несколько стражников предавались губительному пороку: курили гашиш.
Об отступлении не могло быть и речи. Кубати сделал знак товарищам и спокойным шагом человека, который знает, куда и зачем идет, зашагал мимо костра. Жихарь, едва ступив на твердую землю, закачался, как пьяный, и, наверное, упал бы, если б Куанч не поддержал его.
– Э?! – спросил один из стражников. – Куда это, а? Зашевелились и остальные.
Спасительная ложь прозвучала в устах Куанча так просто и естественно, словно была придумана заранее:
– Вот у этого, – он кивнул на пошатывающегося Жихаря, – чума началась. А мы с хакимом [145] , – он кивнул на отлично одетого Кубати, – уводим его отсюда. Еще всех тут галерников заразит…
145
каб. — доктор
– О, аллах… – прошептал стражник и отскочил в сторону.
Его товарищи, сидевшие у костра, попятились на четвереньках в темноту, высоко задрав свои тугие зады.
Да и то – зрелище было впечатляющим: полуголый волосатый мужик с мутным взором и отвисшей челюстью, с непослушными ногами (еще бы, восемь лет не ступал на твердую землю!) – такой кого хочешь испугает. И вдруг этот мужик (он понял, какую игру ему надо играть) издает леденящий душу стон и закатывает глаза так, что видны одни лишь огромные белки с красными прожилками:
надо же, как удачно совпало, – он у самого костра все это проделал и его лицо было видно очень ясно.
Беглецы благополучно миновали охраняемую часть берега, и лишь тогда на судне заметались огни факелов, послышались крики, лязг металла, выстрелы – шум неизбежной свалки. Значит, толпа каторжников хлынула на палубу.
Судьба в эту ночь выкидывала кости для нашей троицы шестерками вверх.
В конце темного переулка, на выгоне, паслись стреноженные лошади. Тут же дремал под деревом, преклонив голову на седло, беспечный коновод – молодой парень в ветхой одежонке. Его быстро «стреножили» и заткнули рот полой собственного чекменя. Забрали валявшиеся тут же, на земле, уздечки.
Одного из коней Кубати оседлал и предложил Жихарю, уже вполне освоившемуся с земной твердью.
Скакали быстро, не останавливаясь почти до самого утра. Чтоб не загнать лошадей, Кубати иногда перехоти на шаг. Перед рассветом свернули с дороги в лес и Кубати повел кавалькаду замысловатыми кривыми путями, чтоб сбить с толку возможную погоню.
Когда взошло солнце, они остановились в узкой лесистой лощинке, по дну которой протекал тихий ручей. Запаренных лошадей выходили, потом дали им напиться и привязали к деревьям. Куанч повалился на землю и тут же заснул.
Жихарю, зверски голодному и усталому, было все же не до сна. Воля, волюшка! Упоенный счастьем, он едва не прыгал, как дитя. Бегал босой по ручью, окунул голову в чистую воду, плескался. На солнечном склоне лощины он обнаружил густой малинник и с жадностью набросился на спелые ягоды. Принес целую пригоршню и Кубати, в задумчивости покусывавшему стебель травинки. И тут Жихарь вдруг успокоился и… заплакал.
* * *
В лето от Рождества Христова 1662-е некие воровитые людишки развешали в разных частях Москвы подметные письма. В сих пасквилях утверждалось, что бояре царские со всякими немцами стакнулись и хотят Москву продать. Взбунтовались черные люди, к Кремлю пали: выдавай-де, царь-батюшка, дворян продажных. А великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец и многих государств, и земель восточных и западных и северных отчич и дедич, и наследник, и государь, и обладатель спешно в село Коломенское удалился и там во дворце заперся. Десять тысяч душ черного люда пришли в Коломенское и почти половина полегла там под картечью и саблями немецкого и стрелецкого корпусов. Все остальные были в железа взяты и судимы.