Страшные Соломоновы острова

Плешаков Виктор Вильямович

Этот роман длился два месяца, потом солдат неожиданно пропал, а бабушку уволили с работы. Она рассказывала мне, что он был первым мужчиной в ее жизни, и ребенок, моя мать - от Бога. Еще через месяц ей каким-то чудом удалось перебраться к родственникам в Гамбург. Дай мне, пожалуйста, сигарету.

Я молча протянул пачку и чиркнул зажигалкой.

– Так что, командор, войны мы в себе носим гораздо больше, чем тебе это представлялось там, у костра, - невесело улыбнулась Хелена.
– Мы с бабушкой много разговаривали о ее жизни. Она ни о чем не жалела. Говорила,

что пусть короткий, но этот роман был лучшим временем в ее жизни. Отсюда и мой интерес к России, и выбор профессии. Я чувствовала: что-то обязательно случится в моей жизни, и это непременно будет связано с вашей страной. Но оказалась совершенно не готова к такому. И Димыч...

Я же вижу, как нравлюсь ему и он не может не чувствовать моего расположения. Но, Витя, мне иногда кажется, что ему проще снова схватить пулемет и убежать с кем-то сражаться, чем посмотреть мне в глаза или взять меня за руку. И я не знаю, что делать. Навязывать себя - немыслимо, а надеяться на естественный ход событий бесперспективно. Ты же его знаешь?!
– она вновь с непонятной мольбой взглянула на меня.
– Я не понимаю, чем ты в состоянии мне помочь. Но если можешь - помоги. Иначе мое сердце просто не выдержит, - и снова опустила голову, невидяще всматриваясь в блеклые желтки уличных фонарей.

Я собрался с мыслями.

– Тебе не нужна никакая помощь, Хеля, и ты это отлично знаешь. Димыч сейчас - бычок на веревочке, а кончик той веревочки у тебя в руках. Просто тебе очень страшно. Надо думать и надо решать. А что решать - непонятно. И ответственность колоссальная. Стоит ли твое женское устремление той возможной огромной боли, которую ты можешь принести ставшему таким близким тебе человеку? Думай сама, - и легонько прикоснувшись губами к ее виску, обозначил движение вовнутрь квартиры.

– Нет, - решительно встряхнулась девушка.
– Одно я знаю точно. Думать тут бесполезно и вредно. Думать - это значит взвешивать. Искать резоны. Но это же кощунство! Да и для чего-то у меня есть сердце?! А оно умеет говорить, и я слышу его голос. Спасибо тебе за помощь. Ты озвучил то, что я боялась произнести вслух самой себе. В конце концов, я тоже немного русская. А ныряние в прорубь - одна из наших национальных забав. Не так ли, командор?
– и чмокнув меня в нос юркнула в освещенное пространство зала.

"Ну-ну, - подумал я, следуя за ней.
– Лишь бы не в омут".

Еще через пять минут в омуте был я. В долгожданном омуте сновидений.

Глава 24. Почем нынче бремя тайных фронтов

– Виктор, подъем, - услышал я сквозь сон негромкий голос и почувствовал легкое тормошение своего плеча чьей-то, в меру деликатной, рукой.

Неохотно просыпаясь, открыл глаза. Надо мной стоял Олег.

– Ну, давай, спящая красавица, поднимайся. Труба зовет.

Я опустил ноги на пол и, усаживаясь, уже осмысленно взглянул на чекиста. Тот сделал

приглашающий жест на выход. Ожесточенно потирая рожу ладонями и прогоняя остатки сна, я молча встал и пошел в дальние комнаты посмотреть, как там ребята. Дитер лежал, вольготно раскинув руки, в верхней одежде поверх покрывала. Димыча не было. Я аккуратно поскребся в комнатку Хели. Тишина. Отчаянно робея и ожидая каждую секунду чего угодно, просунул нос в неширокую щель открываемой двери.

На постели, так же в одежде, на боку спал напарник с сурово нахмуренными бровями. А в объятиях его, уютно прижавшись спиной к необъятной груди моего друга, доверчиво дремала Хеля. Я аккуратно втянул нос обратно в щель и, успокоено выпрямившись, вернулся в зал.

– Ну, все в порядке?
– с легкой иронией осведомился Олег.

Я кивнул.

– Тогда пошли кофе пить, - и направился на выход.

Зацепив по пути куртку, я пересек лестничную площадку и зашел вслед за своим спутником в противоположную квартиру. Пройдя по коридору мимо закрытых дверей в комнату, мы оказались на кухне. На столе стояла банка с растворимым кофе, пачка рафинада и несколько пакетиков с сухариками и крекерами. Олег включил не так давно, по-видимому, кипевший чайник.

Тот, пробормотав свою недолгую песнь, отключился, просигнализировав о готовности к применению.

– Курим?
– выкладывая сигареты на стол, поинтересовался я.

Олег молча поставил пепельницу. Поразмыслив о пагубности некоторых своих новоприобретенных привычек, я подошел к встроенной раковине, включил холодную воду и сполоснул шайбу. Чекист индифферентно протянул рулон бумажных полотенец.

– А почему не в ванной?
– с дежурным интересом протянул он.

– Лениво, - бормотнул я.
– Да и фиг его знает, чего у вас там. Может, какой-нить секретный смеситель присобачен, с прямым выходом на Старую площадь. Потом подписками замучаете.

– Это да. Это мы можем. Алмаз?
– продемонстрировал Олег свою осведомленность некоторыми полузабытыми штрихами моей пестрой биографии и, дождавшись фирменного пожатия плечами, продолжил.
– Ну, давай еще пару ремарок перед открытием занавеса, чтобы окончательно проснуться, и начнем.

Я подумал.

– Слушай, а какая у тебя полевая кличка была? Ну не похож ты на кабинетного полкана. Ведь волчара еще тот, а?

Олег с явным интересом воззрился на меня.

– Интересно. А почему именно полковник? А вдруг подпол или вообще майор проштрафившийся?

Я пожал плечами.

– Не знаю. Чего в голову пришло, то и сказал. Ну, возраст, ухватки... Да и на штрафника ты не смахиваешь. Спокойно держишься. Не чувствуется в тебе рвения оправдать в последний раз оказанное высокое доверие. Ну так чего, обзовешься?

Чекист, задумчиво насыпая сахар в чашку, поднял на меня глаза.

– Интересный ты человек, Витя. И словарный запас интересный. От чистой фени и простонародного, абсолютно естественно употребляемого арго - до столь же привычных эвфемизмов в построении, при нужде, замысловатых по конструкции фраз.