Страшные Соломоновы острова
Шрифт:
А потом миляга Дитер сгонял к машине и притаранил в зал коробку с металлоискателем и еще какой-то тючок, а Димыч, распугивая немногочисленных посетителей, мгновенно собрал прибор и грозно требовал у официантов рулетку с намерением немедленно произвести беспристрастный воздушный тест... Потом мы все вместе безуспешно воевали с молнией чехла палатки...
Безудержно веселящаяся Хеля четко отследила момент, когда настала пора закругляться и предложила мущщинам выпить на посошок, за их выдающуюся коммуникабельность. На что Димыч, влюбленно погрозив ей пальцем, объявил:
–
Хеля, едва не упав со стула от хохота, звонко расцеловала поборника социалистических ценностей.
До старта оставалось меньше суток.
Глава 5. Тернистые тропы адаптации
Свобода!
Что мы знаем об этом пьянящем и завораживающем чувстве?
Что ощущает потерявший надежду, закуклившийся в бетонном мешке камеры-одиночки Алькатраса или Гуантанамо мрачный изгой-сиделец, обнаруживая себя вдруг за воротами постылой мачехи-тюрьмы?
Какой бурей эмоций клокочет она в очередном неказистом мужичке, который, услышав заветное "Суд постановляет!", не веря в счастье свершившегося, волею закона готовится выпорхнуть из тесного удушливого закутка ставшего постылым супружества?
А всем ли она так уж нужна, странно леденящая и бодрящая одновременно, часто вместе с нежданным сумбуром мыслей в голове, усугубленная громоздящимися за спиной обломками прежней, устоявшейся жизни?
Это сладкое слово - свобода!
Минимум четверым странным обитателям вечернего города без нее уже просто невозможно было дышать...
Вот и завершилась неизбежная суета последних приготовлений. "Нива" была обихожена и залита нестовским бензином по самую пробку. Наша немчура, невзирая на легкую оторопь в глазах, была заботливо утрамбована на заднем сиденье. А четыре рюкзака багажа и дополнительный тюк с едой и прочим "общаком" были совместными усилиями заброшены в объемистую корзину, гордо венчающую крышу нашего неказистого с виду копомобиля.
Сирота-последыш почившего в бозе советского автопрома, короткобазная "Нива" была в свое время приобретена Димычем исключительно с целью максимального расширения радиуса доступности наших бесконечных поездок. На ней мой бессменный напарник, что называется, отвел душу.
Обварив и усилив все, что можно и нельзя, залюфтив подвеску и навешав на кузов кучу девайсов (начиная со шнорхеля и заканчивая увешанной фарами, как рождественская елка, корзиной на крыше), он оснастил под финал "свою ласточку" невообразимой 235-й резиной. Причем на облагораживание внешнего облика и салона было решено, что называется, "забить болт".
Впечатление на неподготовленного зрителя она, надо признаться, производила неизгладимое. Остолбеневший Дитер сумел только выдавить из себя: "Колоссаль", а Хеля, изображая всей спиной грустную покорность судьбе, просто молча
– Ну? Как адаптация? Пошла, родимая?!
– оглушающе возопил Димыч, усаживаясь на переднем правом сиденье и фиксируя в ногах пакет с не оставляющим сомнения позвякивающим содержимым.
– О, да!
– слабым стоном донеслось сзади.
– Ну, супер! Щщас мы ее еще стимульнем маленько, - обрадовал их новоявленный сомелье и посмотрел на меня.
– Ну, че стоим? Ехай!
Пепелац жизнеутверждающе рыкнул и, проминая своими чудовищными лаптями многострадальный асфальт равнодушных улиц, ринулся к Мурманскому шоссе.
Приключения начинались...
Знаете, я, пожалуй - патриот. И мне нравится наша машинка.
Но я не мазохист. А пытаться разговаривать в тюнингованной таким образом "Ниве", продирающейся сквозь ночное шоссе со стрелкой спидометра, залипшей на цифре 100, может только человек с серьезными психическими отклонениями.
Или Димыч.
Как-то само собой после того как присутствующие чуть было не пооткусывали друг другу уши в тщетной попытке обменяться первыми впечатлениями, в салоне утихли наконец истеричные вопли, означающие непринужденную беседу, и наступила, если так можно выразиться, тишина.
Дождавшись, когда машина, поднырнув под кольцевой трассой, вырвалась на оперативный простор, наш сомелье, почувствовав себя Гагариным, рявкнул:
– Поехали!
– и сделал добрый глоток из обезглавленной своевременно "кедровки".
Я сглотнул завистливую слюну и сосредоточился на дороге. Бутылка ушла на заднее сиденье.
Хелена благоразумно прикинулась ветошью, а Дитер, надеясь неизвестно на что, малодушно медлил.
– Да ладно тебе. Назвался русским - полезай в кузов, - вывел его из плена тягостных раздумий Димыч и протянул половинку огурца.
Немец душераздирающе вздохнул и попытался поймать ртом горлышко пляшущей в трясущейся темноте салона бутылки. Получалось плохо.
– Ничего, освоишься. Дорога длинная, бутылка не последняя...
– нежно успокоил его мой друг, убедившись, что процесс со скрипом, но пошел. И принял обратно полегчавшую емкость.
Мы неотвратимо ввинчивались в ночь.
Мне знакома была эта дорога. Через Волхов, мимо Тихвина и Череповца, с двумя промежуточными заправками нам предстояло добраться до Белозерска. И там, путаясь в паутине разбитых лесовозами проселков, попытаться выйти на первую намеченную точку.
Я смотрел на мелькающие в свете фар километровые столбы и вспоминал...
Совсем недавно эта извивающаяся под колесами бесконечная змея серого асфальта была сутью моей жизни. Где вы, ушедшие в туман призрачного "вчера", такие разные, но родные друзья-соратники? Как мне порой вас не хватает. Игорек, Чабан, Граф, Литвин, Андрюха... Нас разбросала по городам и весям судьба-злодейка, оставив только память и надежду на встречу. Так бывает...
Я стряхнул с себя пелену прошлого и посмотрел на стрелку датчика топлива. Пора заправляться.