Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)
Шрифт:
Кончался пиздячий век.
Когда мне сказали, что я сын Иисуса Христа, я не поверил. В этом идиотском мире возможно, конечно, все, но, во-первых, не согласуется с богословием: едва ли была задумана продолжаться Божественная династия. Хотя, с другой стороны, мои теологические познания не отличались большой глубиной. Библию я читал местами, как все, не до конца. Кроме отдельных сцен, религией там не пахнет. Тоска зеленая, бытовщина. Евангелие читал повнимательней — понравилось — но тоже не скажу, что все — слишком много угроз и торговли — написано явно не интеллигентными руками — хотя как прием — с четырех сторон — без стыковок — с противоречиями — как разорванные руки в «Танце» у Матисса — неплохо — очень даже — однако, mon cher Лука, нельзя же так в лоб с чудесами! — рассчитано больше на дикарей.
Когда в природе возникает долженствование, она всерьез задумывается над ним — деликатная личность смертна не менее дикаря — нужно новое поколение метафизики, как в ракетах, компьютерах, мясорубках — естественно, меня не покрестили — мама, а ты крещеная? — Вера Аркадьевна недавно помягчала к религии — раньше только фыркала — крещеная — мама, ты любила кого-нибудь, кроме папы? — что с тобой? — даже японскую чашку отставила — у нас с Верой Аркадьевной любезные, кофейно-чайные отношения — мне сказали, что я не от него — перестань говорить глупости! — кто тебе сказал? — не клади за столом ногу на ногу, по-американски — Вера Аркадьевна — мастерица переводить разговор на другую тему — советская выучка — она, возможно, единственная марксистка, которую я встретил в своей жизни — у нее все определяется низкими, экономическими соображениями — для нее, как и для Романа Родионовича, иностранцынавсегда остались манекенами со стеклянными глазами — даже меня, исправно покупающего ей в Парижахбелье и всякие кофточки, она упорно подозревает в скупости — правда, Манька в этом смысле тожебыла марксисткой — мама, ты когда-нибудь встречалась с человеком, то есть я хочу сказать — скажи, что ты думаешь об Иисусе Христе? — в наше время он бы очень пригодился для поддержания нравственности — мама, он же не милиционер! — да? откуда нам знать? — она всех их видела на кремлевских приемах: Хрущева, Булганина, Гагарина, Шарля де Голля — в Париже они с Романом Родионовичем даже видели Кеннеди — Роман Родионович не пресмыкался перед американцами — как ни странно, они его уважали — больше того, через него они передавали ценную информацию — только теперь можно открыть секрет — именно по каналу этой недипломатической связи США впервые дали понять, что не будут
Редкий в истории России случай — размышлял на бумаге Аполлон — насладиться всем: славой, бабами, деньгами, путешествиями — они(кто?) швыряли в него пригоршнями подарки, отбирая право сосредоточиться — он жаловался, что не может собраться и думать — дни летели, часы превращались в минуты — Сисин заклинал себя просыпаться в десять — вставал отвратительно — полпервого — каждый день без всякого желания вставать — так бы и проваляться до ночи — и опять до утра — неделю — месяц — вывариваясь в ночном поту — переворачиваясь с боку на бок — переворачивая подушку — залезал под горячий душ — в отличие от прошлых времен, ничто под душем не лезло в голову — стоял пустой, с пустыми яйцами, под горячей водой — наступила какая-то эмоциональная кома — он перестал воспринимать, плохо слушал — в него втекал очередной рассказ, очередная предтрахательная исповедь — его угнетала бабья болтливость — он сходил за вином и выбрал подешевле, какой-то калифорнийский кувшин — она-оназавела разговор о муже-программисте, о его дорогих галстуках — ушла с первого курса ГИТИСа — любимый преподаватель ее изнасиловал, зазвав домой смотреть кинопробы — Сисин слушал с очень слушающим лицом — такое лицо он себе натренировал — задрав ногу на ногу — ты был самым европейским из всей этой шоблы — доносился до него ее голос — еще тогда, в Москве — выходит, острота переживания — это только удел молодости и неудачников? — наморщил лоб Жуков — зачем им(кому?) понадобилось доводить его до тотального пресыщения? — до тотальной деконцентрации мозгов — во время прощального бала студентов они побежали между казарм — между кирпичными копчеными домами Новой Англии — забрались на второй этаж нар — на нарах было пыльно — поеблись на скорую руку — его обыскались — он так и не понял, кончила ли она, да и не поинтересовался — Мандельштам писал бы полжизни о ней стихи.
Сисин тычет вилкой в капустный пирог — делает вид, что завтракает — Спиридонов, глядя на него, пустился в пляс — на кухне, напротив кремлевской поликлиники с ее спокойным куполом бессмертия, повисшим над арбатскими переулками, он пляшет под «Европу плюс» — пристрастился к танцам — все пляшет и пляшет часами — в квартире, буфете, кино — танцы ему заменяют потерянный андеграунд — иронически посмеиваясь, Сисин рассказал о провале идеи голландской башни русского творчества — а мне не предложили и не предложат — усмехнулся Спиридонов — какой я, к черту, творец! — я жулик, который боится разоблачения — ошибаешься! — возразил Сисин — тебя объявят страдальцем и канонизируют за невыносимую чистоту линии — никогда! — нахмурился Спиридонов — в перерыве между танцами Спиридонов сказал, что русские — это маугли — они прошли возраст, когда учатся разговаривать — они навсегда останутся животными — они скоро вымрут — заверил его Сисин — хорошо бы — вновь заплясал Спиридонов — хорошо бы — плясал он — русский человек — добавил Сисин — больше удивляется тому, что ружье стреляет, когда он нажимает на спусковой крючок, чем тому, что оно калечит и убивает — Спиридонов соглашательски плясал — не веря в Русь — и снова пляшет и пляшет — Воркута отозвалась письмом — почему ты порвал со мной? — Ирма, встреченная в Нью-Йорке, была охвачена истерикой — Сисин чуть было не пропустил ее прилет — тяжелые самолеты — она звонила из Гандера, куда Аэрофлот залетает заправиться — он был в Коннектикуте у литературно-художественной пары, которую положил считать друзьями, не вдаваясь в подробности — the couple [68] справляла десятилетний юбилей своей скаковой лошади Pushkin— the miracle (по их словам) of the stable [69] — пили за чудо конюшни — за копейки проплыли мимо статуи Свободы — недолго смотрели из бухты на Манхэттен — два здания мировой торговли превратили (сказали друг другу Сисин и Ирма) Манхэттен в нечто устойчивое — Берман вынужден был продать богатую нью-йоркскую квартиру — дорвавшись до денег, мадам Берман растратилась на тряпки — одних туфель «сокровище» накупила свыше 400 пар — она наотрез отказалась от гуталина — грязные туфли она выбрасывала — когда я пришел к ней, она выползла, как тень, было страшно смотреть на бывшую красавицу — он меня, кажется, бросил — буддист, а, блядь, такой жмот! — она все не верила — попугает и останется — они с двоюродным братом то начинали его поносить, то думали, как удержать — вы определитесь, сказал я, хотите вы Бермана или нет — такая постановка вопроса их озадачила — вот и Сара любовно советует: пиши проще, пиши глупее, развлекательнее — для Америки нужно писать реализм— Сара заснула, ласково засунув указательный палец Сисину в рот.
68
Чета (англ.).
69
Чудо конюшни (англ.).
В «Ротонде» встретились — я издали увидел его скептические черты — приветственно приподнялся навстречу — он только что вернулся из Англии — ничего не хочет — только пьет и гуляет — Фредерик — попробовали повеселиться — ходили по барам — по частным клубам — напились — ругали Париж — в Лондоне было повеселее — в Лондоне не было веселее — нет — сказал Фредерик — веселее всего было в Москве — конечно — сказал Сисин — в Москве ты был важной персоной — в Нью-Йорке они снова напились — с тремя рыцарями нью-йоркской порнографии — работать в ней вредно для цвета лица — они вызвали Фредерика поднять им уровень продукции — припудрить французской иронией — нью-йоркский ранний Маяковский, Ник, с длинной косичкой — застенчивый бунтарь, он боялся теще сказать, что работает в порнографии — суперзадастый Дэйв, победитель последнего конкурса САМАЯ БОЛЬШАЯ ЖОПА НЬЮ-ЙОРКА (приз $50 000) — протестант/ ценитель порнографической музы, пожиратель жареных орехов — enfin [70] , выходец из Восточной Европы, прыткий, стареющий польский пан Юзек — пан Юзек сразу стал хвастаться Сисину роскошными бесплатными ужинами с выпивкой, которые в Америке во множестве имел — тутай можно вспаняле жичь! [71] — все трое лениво хотели быть левыми, остроумными — как французы, совмещать секс и политику — но остерегались «проливать кровь», кое-как жили за счет рекламы hot lines [72] — мы попросили показать нам что-нибудь нескучное — в Даунтауне открылся новый с/м клуб — Дэйв навалял хвалебную статью — прошли через татуированные бицепсы — семи зрителям показывали за $20 истории о жестоких медсестрах и средневековых грешницах — грешницы в новомодном белье закатывали глаза, хихикали невпопад — актрис т-т-точно из них не выйдет — меланхолично выдавил из себя Ник и энергично, как все заики, махнул рукой — в соседних комнатах стояли топчаны, обитые черным кожзаменителем — висели розги — жовиальный мини-Фредерик заглянул — c’est quoi, ca? [73] — ошейник с шипами, палки на ремне — он нас приветствовал, сняв шляпу — с кривыми ногами ковбоя — мы разговорились после спектакля — торговец нью-йоркской недвижимостью — забыл представиться — поведал грустное: — у него было две жены, но ни одна не желала его пороть — пришлось развестись — на миг ему показалось, что мы готовы его выпороть — Дэйв понимающе похлопал его по плечу — тот расцвел в предвкушении — мы вежливо отказались — а нет ли в городе чего-нибудь повеселее? — спросил я — рыцари переглянулись — может быть, транс-с-с-сексуалы? — предположил Ник — ну их в жопу! — скривился Дэйв и с удивившим меня проворством вскарабкался на табурет за стойку бара — здесь не Амстердам— набросился он на жареные орехи — а в Амстердаме говорят: здесь не Нью-Йорк — заметил я — Дэйв хрипло расхохотался — его чудо-жопа свешивалась со всех сторон — пан Юзек обиделся было за Захуд [74] , однако смолчал — Ник стал хвалить Кубу и ругать Иосифа Бродского как человека, профессора и поэта — Фредерик улыбался и пил неразбавленный скоч — на рассвете, расставшись с рыцарями (пан Юзек хотел было увязаться за нами, но передумал, остался с «медсестрами»), поехали на Фултонский рыбный рынок от нечего делать — ходили по рынку — на рынке кипела работа — нью-йоркский пролетариат терзал рыбу — шла дикая перекладка рыб по всем направлениям — люди ходили с ножами и в фартуках — рыбы трепыхались — мы смотрели на рыбы — наконец утомились, сели в Paris cafe возле рынка и заказали устриц — вокруг люди завтракали и пили кофе — вокруг пахло рыбой — слушай — сказал Сисин, особенно бледный после бессонной ночи — что же такое получается? — а что? — спросил Фредерик — понимаешь: все, что можно, то скучно, а что нельзя, то нельзя, или ты просто не человек — выходит, что так — согласился Фредерик — у меня к тебе есть предложение — ну? — сказал Фредерик — Сисин откашлялся: — видишь ли, 1’indifference g'en'erale montre que les hommes ont soif de la fin [75] — что-то знакомое — Фредерик с хрустом почесал небритую щеку — тем более! — обрадовался Сисин — давай совершим преступление против человечества! давай их всех уничтожим! — хозяин-ирландец подал устрицы, а вина не подал — подал кетчуп — кто же ест устрицы с кетчупом! — в этот ранний час подавать вино в Нью-Йорке незаконно — Фредерик принялся убеждать ирландца — но Сисин только рукой махнул: он уже знал Америку — безнадежно — есть устрицы без вина это, конечно, не дело — без вина устрица — не устрица, а медуза — стали пить лимонад — кого ты хочешь уничтожить? — спросил Фредерик — людей — каким образом? — у меня есть средство — а мы спасемся и начнем новую жизнь — Сисин уронил устрицу на рубашку и по привычке чертыхнулся — нет, сказал Фредерик, я не хочу — чего ты не хочешь? — не хочу никакой новой жизни — пусть будет так, как есть — ну, это же тоска — сказал Сисин — ну и что? — сказал Фредерик — Сисин стал настаивать — Фредерик ни в какую — у нас с тобой разные фантазмы, сказал Фредерик — к тому же, я люблю хорошую обувь — а ты носишь дрянь — это дорогие ботинки — сказал Сисин, выставляя желтый ботинок с пряжкой — я не говорю, что они дешевые — Сисин промолчал — пусть они живут, мудаки — добавил Фредерик, расправляясь с устрицами — я не хочу брать на себя ответственность за то, что они подохнут — но я же Бог! — сказал Сисин — я все устрою — может, ты и Бог, сказал Фредерик, но мне это не интересно — что не интересно? — обиделся Сисин — он, можно сказать, впервые в жизни кому-то признался! — открылся! — а Фредерику не интересно — поехали спать, предложил Фредерик, мне надо пол-одиннадцатого идти к мудаку-мэру брать интервью — Сисин доел свежие устрицы без всякого удовольствия — только ты никому не говори о моем предложении, сказал Сисин, мало ли что — предложение, конечно, фашистское — одобрительно позевывая, сказал Фредерик, видя, что друг обиделся — так не скажешь? — не напишешь? — не волнуйся, сказал Фредерик, они этого даже печатать не станут — тоже верно, кивнул Сисин, поехали спать — пахло рыбой.
70
Наконец (фр.).
71
Здесь можно прекрасно жить! (польск.)
72
Телефоны интимных услуг (англ.).
73
Что это такое? (фр.)
74
Запад (польск.).
75
Общее равнодушие показывает, что люди жаждут конца (фр.).
— Почему ты не пользуешься холодильником? — удивился Жуков.
— У меня есть погреб, — объяснил Сисин, — настоящий бункер! Генерал выстроил его на случай ядерной войны. Пошли, покажу.
— Впечатляет, — огляделся Жуков, — картошку хранишь?
— Храню, — сказал Сисин.
— На случай потопа? — Жуков хитровато подмигнул и, довольный шуткой, погладил бороду.
Сисин испытал странное чувство. Он даже не успел прийти в ярость — он просто вышел из себя — он ощутил страшную боль в голове — казалось, мозг раскалывается на две половины — зажмурившись, он попытался справиться с болью — но нет — он просто с треском вырвался из себя — он увидел двух друзей в полутемном, цементном бункере — почувствовал резкий запах гниющей картошки — он поразился своему тщедушному пузатому тельцу — которое всегда представлялось ему цветущим, молодым и очаровательным — ему стало нестерпимо жаль себя — застывшего в обиженной нищенской позе — втянувшего голову в плечи — нескладно побритого — взъерошенного — носителя нелепой человеческой фамилии — взять псевдоним? — или не брать? — он всю жизнь болезненно стеснялся своей фамилии, страдал от нее — на темной улице в Беркли Барлах заметил при Ломоносове, что, по его глубокому убеждению, Век Пиздыцеликом родился и выплыл из сисинской фамилии — Mr. Tits! [76] — немедленно сделав перевод, фыркнул Ломоносов — новыйСисин, который уже был не Сисин, не мистер Титс, почувствовал, что сейчас — за дело! — он разнес бункер — опрокинул дачу — сжег поселок — березовый лесок — прилегающие поля — деревни — согнул в дугу железнодорожные пути — бросился в город — растерзал в клочья большую дуру Москву — сорвал крыши — порушил высотные здания — проломил мосты — уничтожил все вокзалы (кроме Савеловского, который не заметил) — сковырнул библиотеку имени Ленина — разнес Новый Арбат — Большой театр — Лубянку — Замоскворечье — распотрошил склады — вырвал из земли Останкинскую башню и бил ею, как колотушкой, кружевные павильоны ВДНХ — вдавил в землю засранные заводы — растоптал сотни тысяч машин — разломал крашеную игрушку Кремля — пинком в Москву-реку отправил с горки Университет — оглянулся — плюгавый Жуков бежал, пригибаясь, по голому полю — Жуков, который посмел — его гнев перешел в сотрясающий хохот — он поймал плюгавого Жукова, хотел превратить его в мокрое место — вместо этого откусил ему голову — он заметался — рванулся туда-сюда — гоняя во рту языком голову друга, как леденец — увидел огромную лужу — в злобе выплюнул голову друга в сторону океана — пронесся над Атлантикой — постепенно успокаиваясь — разжал ладонь — выпало в воду безглавое туловище — увидел гирлянду зеленых островов — пляжи — длинные волны прибоя — дамбу — крохотный истребитель завис над дамбой — он резко поворотил назад — очнулся от толчка — у него начались одинокие полуторачасовые поездки в набитом городском автобусе через Беверли-Хилз, через черные и желтые опасные кварталы — бестротуарный город будущего — лос-анджелесский славист принес ему почитать свой рассказ — есть такие широкобородые — очкастые — рыхлые — они, как правило, вторичны.
76
Мистер Сиськи! (англ.)
Калифорнийская вдова, кудрявая, резвая малышка лет 60-ти, чьи родители вышли в небо через трубы Дахау, на старой «тойоте» под блюзы, под блюзы завезла Евгения Романовича в рай — рай состоял из растений, собранных по богатым и бедным мещанским квартирам, от герани и фикусов до хлебных деревц — высаженных на взморье — рай состоял из черных блестящих птиц с наблюдательными глазами — там можно было забыть обо всем — вставать на рассвете — валяться на солнце — кормить в бухте морских львов — сидеть в серных ваннах — кормить пятнистых белок — вдыхать эвкалипты — смотреть в костер — танцевать под африканские барабаны — как мало успевают люди в своей повседневной жизни, засоренные невзгодами! — закричал Сисин калифорнийской вдове, стараясь перекричать нигерийский оркестр — весь рай плясал ритуальный охотничий танец — стучали об пол голые пятки — бу-бу! — бу-бу-бу! — бил в барабан старый, в пестром бубу барабанщик, сверкая ладонями и обезьяньими пальцами — они не успевают насытить свои тяжелые желания и освободиться! — кричал Сисин — их распирают, как газы, неудовлетворенные страсти! — бу-бу! — бу-бу-бу! — приплясывал барабанщик со слезящимися (будто их мухи обсели) глазами — после поговорим! — вдова бросилась в круг и закружилась, раскинув руки — РУССКИЙ! — закричал нигерийский старик в микрофон — иди к нам! присоединяйся! — иди к нам! — завопили охотники и охотницы — РУССКИЙ, иди сюда! — я не Спиридонов — подумал Сисин — я не танцор — он запрыгал на одной ноге и захлопал в ладоши — давай, РУССКИЙ! — завопил барабанщик — давай! давай! — мокрая вдова бросилась ему на шею.
Нажми на них! — сказала вдова — Сисин присел и нажал — вдова засмеялась — не бойся, они не укусят! сильнее! — Сисин нажал посильнее — его палец втянулся во что-то липкое, зелено-коричневое — что это, растение или животное? — спросил Сисин — сколько их здесь! — он оглянулся вокруг себя — было время отлива — возраст не играл роли — напротив, ее обе дочери из Сан-Франциско — Манькины сверстницы — выглядели сырым мясом— он возвращался сюда опять и опять — он всякий раз возвращался сюда, когда бывал в Америке — он продвигался все выше и выше по шкале кайфа — он стал чувствовать себя частью пейзажа — люди подолгу стояли в раю обнявшись — обменивались светлой энергией — это заинтересовало его больше их промежностей — в раю он понял, что рая с пиздойне бывает — это было как избавление — избавление от ВП— который, впрочем, его кормил — крутил по конференциям — его решили опозорить — собралась международная мафия кастратов — ждали нервно, как он провалится — ждал доктор философии из Иерусалима — ждал московский эрудит Барлах — широкобородый лос-анджелесский славист засел посреди студенческой аудитории — Сисин не готовясь — не защищаясь — выкарабкался — привычно блеснул— раскрыл суть недавнего изобретения— сорвал студенческие аплодисменты — профессора прошли в студенческую столовую — самое время помириться — сказать всем добрые слова — расцеловаться — но он уехал со случайными людьми в пустыню — в Долину Смерти — позвонил в Москву из автомата, забив его квотерами, напротив Забриски-Поинт — я в Долине Смерти! — ты что, уже умер? — удивилась Ирма — впрочем, не слишком сильно — сидели, облитые желчью и ненавистью — он слишком много на себя берет, этот Сисин — он же никто! — так решила мировая элита — какую слабоумнуюкнижку он написал! — но Сисин знал твердо теперь: он Бог — а они не боги — ху-й-й-й-як!
Над Гонолулу взорвалась гроза.
«Творчество на крови стало в наш век эквивалентом моцартовского наивного и циничного творчества», — говорил Сисин, прогуливаясь с артисткой Грушевой. Перед тем, как пригласить ее на дачу, он выбросил все окурки, проветрил дом, убрал тряпочкой разводы спермы на одеяле, вычистил унитаз. «Значит, вы так в одиночествеи живете?» — спросила Грушева, глядя на него серыми сильными глазами. Продавщица сельпо узнала ее и остолбенела. Они купили немного мандаринов, шоколадные конфеты. Инвалид предложил им подержанный прожектор для ночной борьбы с хулиганами. Они спокойно отказались. Сисин шел с прозрачным кульком, словно с новогоднего утренника. «Я похож на полярного исследователя, — горько усмехнулся Сисин, — у которого дом в Лондоне, богатая семья, красивые дети, а он сидит на льдине небритый, голодный, продрогший до костей и с непонятным энтузиазмом старается разобраться в загадках природы». Грушева молча кивнула. Ее привлекал этот грустный человек с хрустальной душевной организацией, который даже при встречах и расставаниях стеснялся ее поцеловать, как следует, в щеку. «Я понимаю вас, — вздохнула она, втягивая в нос его отдаленный приятный запах. — Мне все чаще стали говорить, что я лучшая актриса России, но жизнь моя страшна и неуютна». В отличие от оккультистов, Сисин не верил в коллективные танцы, но разделял с ними идею, что мы живем в тяжелом для улучшения месте — он жил на генеральской даче, куда приезжал перед смертью полковник Рубинский — вот — Рубинский замялся — приехал проститься, товарищ генерал — генерал сделал вид, что насупился — ты помнишь, Красиков, нашего полковника? — помнишь нашу тамбовскую дивизию? — помнишь, как я охранял бензин? — в воскресенье просыпаюсь на вышке с автоматом в руках — от шума мотора — они уже в бронике— кубарем с вышки вниз — стучу прикладом по броне — без толку — стучу сильнее — изо всех сил колочу — вылезли две веселые морды — вы что, охуели?! — сейчас вас перестреляю — мы девок покатаем и приедем — они нас в деревне ждут — вылезли по пояс — а ты кто? — я студент — а! студент! — огорчились — не свой — пошли отсюда — куда пошли! — вы печать на воротах сорвали! — я вас арестую — они достали пятак — выдавили новую печать на сургуче — я хотел их арестовать, но не знал, как это делается — не хотелось выглядеть глупо — я их отпустил — ночью снова кто-то приполз — воровать бензин — Сисин сидел и срал на поле, держась за автомат — у него была молодая жена — Манька сказала: кошмар! — мне по ночам сны снятся: как я к тебе в квартиру забираюсь — Сисину интересно — дальше не рассказала — расстались навеки — с сильно бьющимся сердцем она проходила под липами по увешанному мемориальными досками Сивцеву Вражку, где жил Сисин, получив квартиру от родителей — через моссоветовских мошенников, которых посадили — он не видел себе применения — общей идеи — рядом гулял пешеходный Арбат — по внутренней поверхности черепа ползали муравьи.
Моим образом веказаинтересовались в небесной канцелярии — я был востребован и даже обласкан — когда-нибудь расскажу подробнее — здравствуйте! — помните? — моложавый французский посол, залитый красным вином — ха-ха-ха — мы рядом стояли — мы внутренне аплодировали — Сисин поморщился — лучше не напоминайте — мы с удовольствием ознакомились с вашим сочинением! — во многом, хотя не во всем, разделяем ваши воззрения — вы, конечно, пижон, но что делать, что делать, такой уж век, как вы сами — того — слушайте, дьяволы — ну, какие мы дьяволы? — мы готовы вас поддержать — пошла гулять энергия — пишете вы — по либерально-консервативным кругам — закружилась на одном месте — поднялся в воздух столб пыли — людям, справедливо пишете вы, ничего не осталось, как развлекаться — смерч — или скорее намекаете — дайте санкцию на уничтожение — начнем все заново — е2-е4 — но почему я должен все это закрыть? — помимо помоек России существуют некоторые страны — назовите! — ну, я не знаю! — Америка — ну, так езжайте, смотрите! — пусть живут, как хотят — слушай, Жуков, они хотят все уничтожить как раз тогда, когда возникла надежда, тьфу, слово дурацкое, не мое, на то, чтобы жить нормально — я видел американку, которую выгнали с работы — я видел американца, которого бросила жена — это были раздавленные, жалкие существа — что это за цивилизация, которая не владеет эстетикой поражения? — нет, в этом смысле мне ближе поляки — раздавленные, они пели — они, наоборот, не переносят побед, как и русские — русская победа — всегда пиррова, всегда дрянь — я так избалован свободой, что не выдерживаю малейшего насилия — я очень чувствителен, вот слабое место — мне предложили писать отчеты: о положении культуры, о перспективах — я сказал, что не очень гожусь, мало видел, не был почти нигде — мне сказали: будешь иметь, что захочешь — на что купится русский человек? — на поездки — что взамен? — всё — хорошо — а потом? — потом посмотрим — хорошо: на кого я буду служить? — на высшее! — на какое высшее? не окажется ли оно низшим? — я сказал, что не имею права, я простой смертный.