Страсти по Феофану
Шрифт:
Удивившись, сурожанка спросила:
— Грек святой, что ли, не пойму? Для чего ему выручать этого паскудника?
Даниил ответил:
— Кто велик, тот и свят. Чувствует вину за случившееся — он ведь вас сосватал. И вообще добрый человек.
— Слишком добрый, как я погляжу. Он сосватал, но вина не его, Сёмка сам по себе олух и болван. Но коль скоро уж так случилось, то от денег не откажусь. Подношение принимается.
— Значит, извинишь братца? Он к тебе вернётся?
Серафима повела бровью:
— Да с чего ты взял? Никакого прощения быть не
— Как же так? За что ж тогда мы тебе заплатим?
— Откупаетесь от суда. Сорок рублёв за то, чтобы я не подавала челобитную князю — о взыскании с Чёрного силой. Больше ничего.
По её губам пробежала издевательская усмешка. Пальцы шевелились, точно щупальца спрута.
— А за примирение, — вновь заговорила дочка Некомата, — двадцать недостающих рублёв. И притом не частями, а сразу. Шестьдесят рублёв на стол, и согласна разделить с ним супружеское ложе. Хоть сегодня вечером.
Младший брат нахмурился, покачал головой в знак отказа:
— Сразу не получится. И откуда ж взять?
— Мне-то что? Не моя забота. Думайте, ищите, что-нибудь продайте. А иначе — суд. И не просто суд, а бесчестье. Я ведь напишу не кому-нибудь, а нарочно князю Храброму. Заодно раскрою ему глаза, кто отец княжича Василия... Что таращишься, точно рак варёный? На Москве про это слух давно идёт...
Даниил поднялся, весь пылая от возмущения:
— Да тебя убить мало, гадина, змея подколодная! — и схватился за нож столовый.
Та пронзительно завизжала:
— Люди! Люди! На помощь!
Прибежавшие слуги вмиг скрутили иконника, вырвали оружие и ещё надавали по морде. Он висел у них на руках и плевался кровью.
— Повязать? Кметям сдать? — обратилась к хозяйке челядь.
— Вот ещё, мараться! Вытолкайте в шею, бросьте рожей в грязь. Пусть послужит ему уроком... И запомни, Данька: восемьдесят рублёв — и как будто ничего не было.
Новгородец посмотрел на неё в изумлении:
— Как, теперь уже восемьдесят?
— Лишние двадцать — с тебя, за попытку смертоубивства. И давай не торгуйся: я могу взвинтить и до ста.
Он молчал и хлюпал разбитым носом. А самодовольная сурожанка скалилась по-волчьи.
5.
Но, как говорится, Феофан тоже был не лыком шит. Всё-таки он имел высокопоставленных покровителей — Киприана и Елену Ольгердовну, Евдокию Дмитриевну да и самого Василия Дмитриевича с Софьей Витовтовной. Поразмыслив над сложившимся положением, богомаз решил обратиться к вдове Дмитрия Донского — у него в последнее время с ней сложились добрые отношения: на пожертвования княгини полным ходом шло строительство церкви Рождества Богородицы, за которым наблюдал Дорифор и готовился как знамёнщик [26] расписывать стены; так что виделись они часто. И потом она с самого начала знала о происхождении княжича Василия и сочувствовала Елене. Напросившись в палаты к Евдокии, живописец поделился своей печалью. Мать-княгиня сразу посерьёзнела, стала озабоченно думать.
26
знамёнщик — глава артели, автор основных фресок.
Было ей в ту пору сорок три, и, согласно пословице, подходила к возрасту «ягодки опять» — мало не уступая молодым девкам в стати, обаянии и женственности. Но, в отличие от Ольгердовны, свято соблюдала верность супругу, даже мёртвому, отказалась напрочь от личной жизни, заменив её заботой о младших детях и делами религиозными; собиралась в ближайшем будущем уйти в монастырь. И хотя осуждала литовку по-христиански, чисто по-человечески сопереживала, поддерживала. Да и с Греком сохраняла тёплые отношения. Он сидел и ждал, что она присоветует. Наконец, Княгиня произнесла:
— Делать нечего, надобно платить.
— Восемьдесят рублёв?! — Софиан вытянул лицо.
— Шестьдесят — на покрытие недостачи, ничего более. И предупредить: в случае угроз, новых издевательств, Симеон подаст Киприану на развод. А сама Серафима, без мужа, заниматься торговым делом не имеет права.
— Может быть, и так, — согласился художник. — Но и шестьдесят выплатить непросто. У меня, пожалуй, наберётся не более десяти.
— Десять я внесу, десять мы возьмём у Елены.
Да занять придётся у щедрых людей — не без роста, как ты понимаешь, но куда от этого деться? Беклемишевы, Кошкины, Хитрово — уверена, отстегнут. Под моё поручительство.
— Матушка, голубушка! — с чувством проговорил Феофан. — Уж не знаю, чем смогу отплатить за твою благосклонность...
— Распишите с Чёрными церковь Рождества Богородицы от души и со вдохновением — квиты будем.
— Мы распишем как только сможем искусно. И не возьмём за работу с тебя ни монетки.
— Будет, будет, это чересчур уж, голубчик. У тебя семья, дочка, внук. Да и занятые средства отдавать придётся.
— Не возьмём ни монетки, — упорствовал он.
— Ладно, там увидим. Люди не чужие — сочтёмся.
В общем, шестьдесят необходимых рублей сообща собрали и поехали вручать Некоматовне. Но она только посмеялась:
— Я сказала восемьдесят — или вы забыли? А иначе напишу Храброму.
Дорифор объявил, что тогда её супруг подаст на развод. Серафима не испугалась:
— Чем скорее, тем лучше. Я с деньгами не пропаду. А торговое дело всё одно не моё, а отцово, — занималась им токмо до приезда старшего братца из Сурожа.
Помолчав, иконописец спросил:
— Хорошо, если донесём ещё двадцать, сможем ли надеяться, что потом не потребуешь ещё и ещё?
— Напишу расписку, что теперь я довольная.
— А про княжича?
— Что — про княжича?
— Про него в расписке нельзя сказать.
— Стало быть, поверишь мне на слово.
— Не поверю.
— Значит, обо всём поведаю Храброму.
Грек побагровел и сказал сквозь зубы:
— Ой, не заставляй нас прибегнуть к крайним мерам!