Страж неприступных гор
Шрифт:
Рядом с ним стоял старик — сгорбленный, маленький, седенький, он походил на доброго дедушку из детской сказки. Через открытое окно веяло холодом, и старичок поправлял круглую шапочку, какую мог бы носить мелкий торговец, то и дело потирал руки, подносил их ко рту и согревал дыханием, многозначительно поглядывая на своего товарища, который, однако, не замечал его немых просьб. Окно оставалось открытым.
В маленькой седой голове старичка все еще действовал проницательный разум одного из величайших ученых мира. Почтенный Йольмен был математиком Шерни — не столь ценимым и блестящим, но сто крат более трудолюбивым, чем надменный, ленивый, самовлюбленный Мольдорн, растрачивавший впустую самый выдающийся
Мудрецов Шерни считали необычными существами, а в некоторых краях Шерера — вообще легендарными. К этим краям принадлежала Гарра, большой остров на Просторах, удаленный на сотни миль от Громбеларда, родины и мастерской посланников. Именно там они постигали законы, что правили висящей над миром силой; за пределами Ромого-Коор — Безымянного края — их видели очень редко, а в Морской провинции — почти никогда. Говорили, будто всего их насчитывалось пятьдесят.
И это была неправда — на самом деле их всего одиннадцать. Давно миновал золотой век мудрецов-посланников, когда исследователей Шерни ждали бесчисленные захватывающие открытия. Висящую над миром силу полностью изучили, посчитали все характеристики Полос… Исследование созидательной силы стало теперь утомительной, монотонной работой, добавлением очередных камешков знаний к уже возведенной пирамиде, и мало у кого обнаруживалось желание посвятить жизнь столь нудному и неблагодарному труду. Легендарная академия мудрецов Шерни действительно существовала много веков назад, но была закрыта из-за отсутствия желающих.
— Мольдорн вернется перед рассветом, — сказал старичок голосом, вполне соответствовавшим его фигуре: слабым, слегка хриплым, но вместе с тем приятным. — Хоть он и зазнайка, но все же математик… — Он тихо рассмеялся. — Если уж что-то скажет — то скажет. Слов на ветер не бросает.
— Я не за Мольдорна беспокоюсь, — ответил Готах. — То есть, конечно, беспокоюсь, но не за его шкуру, а только о том, что он сделает. Он готов встать посреди палубы того корабля и рявкнуть: «Где ваша капитанша? Ее ищет Мольдорн-посланник!» — издевательски проговорил он с проницательностью, которой вскоре предстояло удивить его самого. — Говоришь, зазнайка? Это еще полбеды. Я скажу больше — он безумец.
— Увы. — У Йольмена вырвался вздох. — Но это не я его сюда притащил.
Готах энергично захлопнул окно с дорогими дартанскими стеклами, почти полностью прозрачными и не искажавшими вид. Повернувшись, он окинул взглядом чистую, богато обставленную, очень хорошо освещенную комнату, словно видел ее впервые. За смешные деньги они сняли целый этаж в солидном каменном доме; из Драна бежал каждый, кто только мог, многие дома пугали пустотой, и жилье найти было нетрудно.
— Весьма умно, молодой человек, — заметил Йольмен. — Ты облысеешь, если будешь выставлять голую башку на мороз. Смотри, что творится с твоей головой. Я всегда ношу шапку — и пожалуйста, вот мои волосы.
Действительно, его волосы, хотя и совершенно седые, оставались довольно густыми. Лысоватый «молодой человек» чуть сильнее скривил губы в уродливой улыбке.
— Принимаю твой урок. Но только насчет облысения, а не Мольдорна. А кого я должен был притащить? Ну, я слушаю, Йольмен: кого? Крееб так и не понял, что идет война Шерни с Алером, и был отвергнут Полосами. Он сошел с ума и до сих пор считает себя посланником, но это уже не так. Айсен и Мерон — то же самое; никто из них, правда, пока не свихнулся по-настоящему, но первый примирился с реальностью, бросил все и, похоже, обзавелся невестой, второй же, напротив, решил доказать, что дважды два равно семи, увяз в своих расчетах и никогда из них не вылезет, поскольку пытается обосновать ложное утверждение. Остальные? На фоне остальных, «молодой человек», — вернул он насмешку, —
— Мы об этом уже говорили.
— Тогда не упрекай меня в очередной раз, что я взял с собой Мольдорна. Я взял всех, кого мог. И даже на одного больше… но это не Мольдорн.
— И не я, знаю. Я не имел в виду ничего дурного, Готах. Ты сказал «безумец», я что-то ответил… — оправдывался старик. — Ведь я здесь, с тобой, то есть надо понимать, что я согласен со всеми твоими решениями и готов повиноваться.
Готах протянул руки, взял товарища за локти и слегка сжал, после чего сел за стол.
— Да… Не сердись, Йольмен. Я просто беспокоюсь.
— Незачем.
— Возможно. Сменим тему. Если у Мольдорна все получится…
— Во что ты не веришь.
— И ты тоже не веришь. Что у него должно получиться? Я был сыт им по горло и только поэтому сказал: иди! Он убедится, что капитанши на корабле нет, но вряд ли сумеет узнать, где она… и вернется. Правда, наш приятель скорее воображает нечто вроде такого: он пробирается на корабль, а там спит себе сладким сном наша красотка. Трах! Великий Мольдорн-посланник без лишнего шума отрывает девушке голову, после чего исчезает с помощью одной из своих штучек, которые так ему нравятся с тех пор, как у него наконец появилась возможность их использовать. Он приходит, кладет здесь голову нашего Рубина, то есть, собственно, сам Рубин…
— Это чудовищно. — Математик содрогнулся.
Готах пристально посмотрел на него:
— Но ведь… именно этого мы хотим добиться. Этой ночью Мольдорну наверняка не удастся, но рано или поздно…
— Чудовищно, — повторил старик.
— Лучше смирись с этой мыслью, Йольмен. Мы должны уничтожить эту женщину, ибо слово «убить» тут, пожалуй, не подходит.
— Знаю. — Голос старика прозвучал неожиданно резко. — Но стоит ли нам об этом говорить? Мы планируем преступление, притом преступление отвратительное, невообразимое для здравого рассудка…
— Эта девушка — вещь. Это Гееркото, Брошенный Предмет.
— Ты прекрасно знаешь, что не только. Она еще и человек, как ты и я.
— Скорее животное, а если бы я по-дартански любил цветастые определения, то сказал бы — чудовище, кровожадная бестия. Байки о пиратах — просто детские сказки по сравнению с тем всем, о чем могла бы рассказать ее команда.
— Ты преувеличиваешь.
— Даже если и так, то не слишком.
— Меня это нисколько не волнует, я не судья… а согласился стать палачом. И умру, если это сделаю.
Признание прозвучало беспомощно и наивно, отчасти как детское бунтарское обещание, а отчасти как мрачное предчувствие.
— Мастер Йольмен, — сказал Готах с уважением, которое должно было смягчить упрек, — это не я показал тебе математические модели, из которых следует катастрофа. Я только исследователь затхлых хроник, болтун и демагог, как говорите вы, математики. Я сказал тебе то, что знаю, но математическая интерпретация исходит от тебя. Историк ничего не докажет, он может лишь строить шаткие конструкции, опирающиеся на источники, к которым можно относиться по-разному.