Страж
Шрифт:
— Мне удалось сегодня переговорить кое с кем из израильского посольства, — грозно возвестил Сэм.
Эзра опустил голову и принялся за телятину с картошкой.
— По какому вопросу? — спросила Кимберли, потягивая вино.
— По вопросу о преступном проникновении Эзры в места, запрещенные для посещения.
Началось. Сначала доктор Нойманн, теперь отец. Неужели никто не собирается забыть об этом?
— О преступном проникновении? Куда? — Кимберли посмотрела на Эзру с таким выражением лица, которое можно было
— Ты не хочешь ответить, Эзра? — эхом прозвучал вопрос отца.
— Если ты говорил с кем-то из посольства, значит, уже все знаешь.
— Я хочу услышать об этом от тебя.
Эзра поспешно проглотил еще кусок телятины (кто знает, долго ли он еще просидит за столом?) и сказал:
— Я знал, что делаю.
— Ты у нас всегда знаешь, что делаешь, — язвительно заметил Сэм.
— У них там столько всяких ограничений — туда не ходи, этого не делай, того не говори. Если все эти правила соблюдать, никакой работы не сделаешь.
— А тебе, случайно, совершенно случайно, не приходило в голову, что все эти правила придуманы не без причины? Может быть, правительство Израиля хоть немного лучше тебя разбирается в том, как всем управлять?
— Управлять они умеют, хотя это тоже спорный вопрос, но они ни черта не смыслят в том, чем я занимаюсь.
— А чем ты занимаешься, Эзра? — встряла Кимберли. — Я до сих пор так толком и не поняла.
Эзра перевел взгляд на нее. В кои-то веки ему показалось, что она говорит правду. Да, она не поняла. Даже если бы он подробно рассказал ей, чем занимается, она бы и за миллион лет этого не поняла. Но все же он должен был что-то ответить.
— Я ищу ответы на важные вопросы.
— На какие вопросы?
— На самые важные. Почему мы здесь? Есть ли в этом какая-то цель? Существует ли Бог, и если Он существует, как нам узнать, чего Он хочет от нас?
— Да, это очень важные вопросы, — кивнула Кимберли.
— Но ты не найдешь ответов на них, — вмешался Сэм, — если будешь шататься по ночам в священных местах, куда доступ строго ограничен. Вся эта страна — пороховой погреб, и такие, как ты, любители делать все, что им заблагорассудится, и не обращающие внимания на власти, могут ненароком сделать так, что там все взлетит на воздух. Тебе очень повезло, что так не получилось.
— Такой опасности не было.
— Израильтяне так не думают. Если бы я не потянул за нужные ниточки и не выдернул тебя оттуда, сейчас бы ты сидел в тюремной камере в Иерусалиме.
Это Эзра готов был признать. Те проблемы, которые у него возникли в Институте Фельдштейна, меркли в сравнении с тем, что он натворил, пробравшись в «Купол на Скале».
— Может быть, тебе интересно будет узнать, — продолжал Сэм, — что я собираюсь внести немалые средства в кампанию по выборам мэра Иерусалима.
— Может быть, тебе
Отец с такой силой стукнул кулаком по столу, что из подсвечника выпала горящая свеча.
— Ты что, думаешь, это все шуточки? — крикнул он, его лицо стало почти таким же бордовым, как рубашка.
Кимберли схватила свечу, покатившуюся по скатерти.
— Ты думаешь, я всегда буду на подхвате, чтобы вытаскивать тебя из дерьма? Да что с тобой, черт тебя побери?
Эзра вытер губы, сложил салфетку и положил на стол.
— Отвечай!
— Я подумал, что вопрос риторический, — ответил Эзра.
У отца был такой вид, словно его вот-вот хватит апоплексический удар.
— Сэм, у тебя сердце! Успокойся, — проговорила Кимберли.
— А тебе-то какое дело? — не выдержал Эзра. — Ты все ждала, когда умрет моя мать. Осталось дождаться еще одной смерти.
— Ах ты, поганый сукин… — заорал Сэм и вскочил.
Но Эзра не стал медлить. Он успел выскочить из комнаты и к тому моменту, как отец сумел оторвать руку от подлокотника кресла, добежать до середины коридора. Он слышал, как Кимберли пытается успокоить отца фразами типа: «Пусть идет» и «Не надо делать еще хуже». Наверное, впервые в жизни и, надо же, сразу после того, как он оскорбил ее, Эзра был по-настоящему благодарен мачехе за ее присутствие.
Добежав до своей комнаты, он запер дверь и, тяжело дыша, стал ждать, не явится ли отец. «Сколько же мне лет? — думал Эзра. — Тридцать, а я веду себя, словно школьник, убежавший, чтобы его не отшлепали ремнем».
Он прижался ухом к двери, но квартира была огромная, столовая находилась далеко, поэтому он ничего не услышал.
Что произошло? Что он только что сказал? Эзра с трудом верил в случившееся. До сих пор он вел себя так осторожно, сохранял хорошие манеры, старался держаться от всех подальше и вот теперь за пару минут все испортил, уничтожил. Не сказать, что он так уж сильно сожалел о том, что нагрубил Кимберли. Они никогда особо не ладили. А его отношения с отцом с годами становились все хуже и хуже. Но ведь ему так нужно было надежное пристанище, место, где он мог бы спокойно и без помех заняться своей работой, — и еще минуту назад это место у него было. Неужели он всего этого лишился из-за пары дурацких грубых фраз?
Казалось, скандал утих. В дверь никто не барабанил, но сердце у Эзры билось часто, он чувствовал, как кровь пульсирует в висках. Ему нужно было успокоиться, особенно если он хотел поработать вечером. Эзра пошел в ванную, открыл шкафчик с лекарствами и взял баночку с ксанаксом, выписанным доктором Нойманн по его просьбе. Проглотив две таблетки по четверть миллиграмма, он вернулся в спальню и устало сел на краешек кровати. Через пятнадцать — двадцать минут он почувствовал эффект действия лекарства.