Страждущий веры
Шрифт:
— Больше я тебя не отпущу, слышишь? — возбуждённо выкрикнула я, совсем не соображая, что и кому говорю.
Зверь замер посреди огромного зала, сплошь изукрашенного искристыми самоцветами. По бокам рос лес из каменных колонн. Пол, где лежал мой зверь, покрывали мохнатые шкуры: медвежьи и волчьи. Я скатилась на них по плюшевому боку. Распласталась, чувствуя, как всё существо наполняет нега. Зверь навис надо мной, пристально заглядывая в глаза. Что нашло на меня, я и сама не знала. Разум отдалился в глубины сознания, тело действовало само. Я обняла зверя за шею и поцеловала мохнатую морду. Как же приятно: касаться его щекочущей шерсти,
Увядшие лепестки опали и истлели. Я лежала посреди шкур нагая, ощущала пронзительный холод мокрой от пота кожей и сосущую пустоту внутри.
— Зверь! Зверь! — взывала я, но без толку.
Он исчез. Теперь, должно быть, навсегда.
Живот скрутило и начало распирать. Внутренности сжимались и рвались наружу. Вспышки непереносимой боли то повторялись через каждое мгновение, то затухали, и я погружалась в измученную полудрёму. И снова разрывалась на части. По ногам заструилось что-то вязкое, липкое. Стремящееся высвободиться от бремени тело разверзалось пополам. Оттуда из самой сердцевины на свет выбиралось нечто жуткое, беспроглядное.
Я лишилась чувств, а когда пришла в себя, уже полностью одетая лежала у костра, на котором кипел котёл. Похоже, у меня снова было видение. Ласковая ладонь провела по моей щеке. Вейас? Наверное, он очень переживал. Я повернула голову. Это был кто-то другой. Сгорбленный, ветхий и тёмный, будто сотканный из ночи. Пришлось напрячься, чтобы вспомнить, что это та самая вёльва, которая помогла нам с братом изменить судьбу.
— Тяжёлая доля тебе выпала, деточка, — хрипела она, продолжая гладить мою щёку крючковатыми пальцами. — Хочешь, я всё обратно поменяю? Жених у тебя будет всем на загляденье — сильней и благородней вовек не сыскать. А уж как любить станет! Как ни одну женщину ещё мужчина не любил. Дети, достаток, гордость рода — всё, как ты хотела. Даже больше: молельни и приюты для сирот откроешь, пример другим покажешь — людям по всему Мидгарду жить легче станет.
Почему она такой доброй и жалостливой стала? И эти прикосновения… не старческие вовсе. Вёльва зачерпнула из котла полную чашу и протянула мне:
— Я сварила твою судьбу, выпей. Не бойся, теперь она будет слаще молодого вина.
Я послушно приняла чашу, повертела её, грея руки. Разглядывала. Будто живая внутри клубилась чёрная дымка. Вкрадчивый шёпот проникал в уши сладким ядом:
— Выпей! Будь с нами. С нами хорошо. Мы любим тебя.
Напевные слова завораживали. Я притянула чашу к губам. Голоса зашептали стремительней и яростней:
— Забудь о том, кого ищешь. Прими нашего бога. Сделай его их богом.
Из чашки высунулась тонкая щупальца и потянулась ко мне. Наваждение как рукой сняло. Не раздумывая, я отшвырнула зелье и подхватила лежавший рядом меч. Во время путешествия брат учил меня разным приёмам, а заодно тренировался сам — другого партнёра по спаррингу у него не было. Сейчас я была готова столкнуться с врагом лицом к лицу. Замахнулась на отступившую к костру тёмную вёльву. Неуловимым движением старуха выхватила клинок из складок собственной одежды. Как он там уместился? Парировала
Не помню, сколько бежала без оглядки. Ноги не спотыкались, а стены будто сами расступались прочь с моей дороги. Сердце гудело, дыхание сбилось и вырывалось из груди сдавленными сипами. В лицо дохнуло прохладой, свежим воздухом. Это подстегнуло. Из последних сил я метнулась вперёд под бескрайний купол звёздного неба. Свобода! От радости не удержалась — запнулась за корягу и рухнула на твёрдую мёрзлую землю. Веки устало смежились.
Преследовательница коснулась меня. Ласково, не по-старушечьи, не по-женски вовсе — так по-хозяйски и вместе с тем отчаянно обнимают только влюблённые мужчины. Сильные, перевитые жгутами мышц руки баюкали меня, как ребёнка.
— Зачем ты бежишь от меня, родная? Зачем борешься? — жёсткий стальной голос заметно мягчился, был певуч и искренен, как никогда раньше. Я узнала его, даже не открывая глаз. Мой суженый из сна. Догнал всё-таки. — Оставь оружие, я не хочу сражаться, только не с тобой. Я люблю тебя. Мы сможем быть вместе всегда. Отчаяние и горе уйдут. Я дарую тебе вечную жизнь — только прими мою тьму.
Я рванулась, но его хватка оказалась слишком крепкой.
— Брат мой, Ветер, помоги! — мольба смешалась с надломленным стоном.
— Почему ты все время зовёшь его, родная? — суженый шептал всё так же ласково и печально. — Он не добр и не милостив. Он труслив, как забившийся в нору заяц. Он каждый раз бросает тебя. Это он посылает тебе невзгоды и страдания. Он убьёт тебя рано или поздно. Так почему ты отдаёшь своё сердце ему, а не мне?
— П-пожалуйста, отпусти, — еле выдавила из себя, хотя понимала, что суженый не послушает.
— Нет!
Он впился в мои губы поцелуем, вливая в мои уста тьму. Она спускалась по горлу и впивалась острыми пиками в самое сердце, бередила старые раны, возрождала тлен, о котором говорил Юле.
— Зверь, спаси, заклинаю! Не позволяй им сделать это со мной!
«Тогда ты умрёшь», — полыхнул на краешке увядающего сознания голос.
— Пускай! Лишь бы им не достаться.
«И цена будет непомерна».
— Я согласна на всё!
Сердце вспыхнуло вместе с присосавшей к нему тварью чудовищным пожаром. Теперь огонь действительно был везде: плавил плоть, обугливал кости, заставляя уже почти мёртвую оболочку осыпаться пеплом.
«И платить придётся не тебе», — было последним, что я услышала перед кончиной.
— Лайсве! — звал Вейас, нещадно хлеща меня по щекам.
Открыла глаза и поймала его руку. Я лежала у него на коленях. В вышине расстилалось заволочённое тучами чернильное небо. Падали снежинки, замирали на трепещущих ресницах и скатывали по щекам холодными каплями.
— Мы выбрались? — не веря, спросила я. Голова гудела, а мышцы стали вязкими, словно кисель, ленивыми.
Вейас кивнул на высившуюся за его спиной громадину Спасительного хребта. Рядом с нами спокойно паслись наши лошади. Живые!