Стрекоза в янтаре и клоп в канифоли
Шрифт:
Потом она поднимала голову. Оглаживала рассеянным взглядом каждую тонкую жердину, что была лучом солнца в центре потолка. Источающего свет десятков крохотных лампочек. Талдычила себе, что это не музей! И она с полным правом может посидеть в кресле. Или растянуться на узкой разукрашенной тахте с горой подушек всех калибров. Или просто поваляться прямо на деревянном струганном полу…
— Или топать на кухню, — вынырнула из своего самогипноза Юлька, досадливо поморщившись. — Мыть посуду. Нет, интересно! Они гуляли, а мне батрачить, — завелась она погундеть. — Если ещё и баранины не оставили, всех
Знакомая чугунная бадья, в которой Тунгалаг обычно варила бухэлеэр, стояла на плите раскочегаренной русской печи. Приподняв крышку прихваткой, Юлька скопидомски прищурилась и процедила:
— Всё сожрали, мерзавцы.
— Уверена? — ввалился на кухню Севка.
— Ты своё уже слопал, — прихлопнула она крышкой свою добычу, закрыв её телом от покушений. — Там бульона на донышке осталось. И всего два куска баранины. Даже весь лук слопали.
Севка сунулся в огромный навороченный четырёхдверный умный холодильник — на кухне Тунгалаг предпочитала чувствовать себя человеком двадцать первого века. Поступалась — по её словам — народными традициями во имя шкурного влечения к удобствам цивилизации. В Юлькином доме не имелось и трети той бытовой техники, которой здесь были забиты все навесные и напольные шкафы.
Как не было и половины самих шкафов, занимавших две стены целиком. При желании Тунгалаг могла открыть собственное кафе, значительно урезав стартовый капитал.
— Ма, это пять на два не делится, — взялся поучать её Севка, доставая бутыль с тогоонэй. — А два ломтя баранины на два делится, как дышится.
Юлька уставилась на его добычу: продукт неоднократной перегонки перебродившего молока — хорза. Довольно крепкая штука, хотя до водки не дотягивает. Зато и в башку не бьёт с эффективностью залпового огня. Да и во рту не оставлял омерзительного привкуса химии.
Лично она предпочитала зимой аарсу на костном бульоне, что получалась после второй перегонки. С ложечкой сметанки. Под кусок лепёшки, на который шлёпнуть блямбу горячего бараньего или свиного жира. И щепотку тёртого чесночка. А сверху посыпать лучком и…
— Ма, ты сейчас слюной подавишься, — понимающе хмыкнул Севка, помаячив у неё перед глазами пятернёй. — Э, ты в адеквате? Аарсу достать?
— А хорзу куда? — не сразу включившись в реальность, ляпнула Юлька, шагнув к холодильнику.
— Ты не поверишь, — съехидничал Севка, сунув бутыль подмышку, и подхватил блюдо, на которое накидал без разбора всё, что попало под руки в холодильнике: — Приготовься узнать страшную тайну! — прогудел паразит мистически противным голосом, уплывая в дверь. — Когда я вернусь!
— Алкаши, — буркнула она, нырнув в холодильник.
Ощупала глазами банку с аарсу: выпить или погодить? Вроде бы надо. Но хочется как-то невнятно. Решила погодить.
Закрыла холодильник, подкинула в печь дров, вымыла руки. Сняла крышку с бадьи. Вооружилась половником, что чудом остался чистым среди завалов засранной кухонной утвари — Тунгалаг умница: знает, когда пора навестить маму. И принялась хлебать бухэлеэр прямо стоя, приплясывая от жадности. Вкуснотища! Умереть — не встать.
Мясо ела руками, облизывая пальцы и обсасывая косточки. Утирая жирные губы, нос и подбородок жирной же рукой. Проглотив первый кусок, ощутила, что душа определилась. Вытерла руки салфеткой и добыла из холодильника аарсу. Налила в миску, поставила её на плиту. Вытащила сметану, нашла в шкафу чистую пиалу. С чувством провозгласила тост:
— Не дождётесь!
И продолжила пировать, то и дело возвращаясь к холодильнику. Ощущение, что пожадничала, нагрянуло вместе с мужиками. Те «приняли на грудь» прямо на крыльце — любят это дело. Юлька и сама не раз убеждалась: вкусней всего пьётся в тайге или на морозе. Вкусней, дольше, больше и безпохмельней. Она бы и сама присоединилась к ним, перетащи они печь на крыльцо.
— Когда успела так нализаться? — кажется, искренно удивился Даян, любуясь расплывшейся моськой глупо лыбящейся бабы.
Юлька нисколечки не чувствовала себя пьяной: тоже ещё придумают! Ноги подгибались? Так это с устатку и от нервов. Глаза часто мыргали из-за того, что свет слишком яркий. Да ещё мужикам не стоялось на месте: их так и качало волнообразно, так и размазывало по стенам.
Она икнула и поняла, что пузо сейчас лопнет. Захотелось присесть — что она и сделала. Стул даме никто не предложил — пришлось обходиться тем, что есть: плюхнуться на пол.
— Помыла посуду, называется, — уныло констатировал Анжур, оценивая масштабы прибавки к прежней разрухе.
— Что, задарма проехаться не выстрелило? — съехидничал Севка, доставая из настенного шкафа огромную глиняную миску, набитую конфетами с горкой.
— Почему не выстрелило? — встрепенувшись, вкрадчиво осведомился Анжур, плотоядно оглядев юного нахала. — Разгульная женщина выбыла из темы, а салага остался.
Севку мигом выдуло из кухни.
— Он… хороший, — обиделась за сына Юлька, отбиваясь от настырных рук бывшего мужа. — Не лапай меня! Царь Поганин… Выгнал… жену, — ещё больше обидевшись, проскрипела она. — Из дому… как собаку… а сам с девками…
Страстно хотелось высказать ему всё, что накипело. Как-то незаметно для неё самой. Но, если ты настоящий мужчина, обязан заметить первым и предотвратить. Пока женщина будет разбираться со своей «накипью», рак на горе свистнет. Мало ей других забот!
Сознание куда-то ухнуло. Потыркалось там, в темноте и кружевных водоворотах, но всё-таки всплыло. Под ней что-то мягкое. Над ней лицо Даяна в кривом зеркале. Осуждающее оттуда из зазеркальной глубины неприглядный облик падшей женщины.
— Бросил меня, — вспомнила Юлька о недоговорённом, пытаясь обхватить его бычью шею.
— Угомонись, — насмешливо процедил этот подлец. — А то ещё разок брошу. С крыльца в сугроб.
— Ты меня насовсем бросил? — допытывалась она уже откуда-то из потустороннего мира, путь в который пролегает через вкусную, но подлую аарсу.
Ответа его то ли не помнила, то ли вообще не услышала. Казалось, отключилась всего на минуточку. А когда продрала глаза, солнце приглушённо лупило в полуприкрытое жалюзи окно. Юлька сладенько зевнула, потянулась и огляделась: кабинет Анжура.
Она лежала на его стареньком кожаном диване — ровеснике Октябрьской революции. Неудивительно, что бока болят — только сейчас почувствовала горемычная дева, изгнанная из рая прежней размеренной жизни. И ведь даже ничего запретного не сожрала — посетовала Юлька — вообще кругом неповинная.