Стрела Бодимура
Шрифт:
Оставив Сорди на базе, мы с Сарделькой с утра отправились в поселок. Марион проследовала в дом имуха Муши, а я, сверившись по диск-компьютеру с планом расположения жилищ в деревне, потопал к приземистой сакле Хина.
Смуглый абориген сидел у самого порога и из кривых сучковатых прутьев плел некое подобие корзины. Услышав мои шаги, он развернул ко мне свое продолговатое амимичное лицо и в ожидании разговора вытянулся.
— Скажи, Хин, — спросил я у него, присев на пригорок. — Когда ты последний раз видел Мархуна живым?
— Мархун
Казалось бы, известие о смерти соплеменника должно было быстро разойтись среди аборигенов, подумал я. Неужели деградация общественных отношений уже задела такую живучую сторону любого сообщества, как слухи и сплетни?
— Его вчера нашли убитым, — пояснил я.
— Это плохо, — с печалью в голосе резюмировал Хин, осторожно поглядывая на меня. — Это очень плохо…
Ах вот как! Оказывается, чувства жалости и сострадания еще не покинули сердца апатичных туземцев. После этих слов мне стало как-то особенно приятно — вот что значит приобщение к цивилизации! Однако следующая фраза квибла чуть не убила меня.
— Мархун пять дней назад взял у меня миску муки и пообещал отдать две, как только снуксы двинутся на север. Кто теперь вернет мне муку?
Не знаю, как чувство сострадания к соплеменнику, но чувство жалости к своему добру явствовало налицо. И похоже, Хину было все равно, жив ли его должник или уже покинул бренный мир.
— Получишь шипучки, если ответишь на мои вопросы, — пообещал я. — Так когда ты видел Мархуна живым в последний раз?
— В ночь перед охотой, — приободрившись, тут же отозвался квибл. — У Бабука…
— А что произошло у Бабука?
— Ничего. Мы сидели и пили «хуру». Пришел Мархун и потревожил нас. Бабук вышел из дома, стал говорить с ним. Потом ударил. Мархун поднялся и ушел.
— А ты? Ты выходил из дома?
— Выходил. Когда Мархун поднялся, я подошел к нему и вытолкал его с порога жилища. Нехорошо прерывать беседу достойных квиблов своим бесцеремонным вторжением!
— Мархун сильно расшибся?
— Уже было темно, я не видел. Но он ушел на своих ногах.
— А куда он пошел?
Хин на секунду задумался и медленно, вспоминая, произнес:
— Он пошел домой…
Этот ответ привлек мое внимание. Кажется, обнаружилась первая нестыковка в показаниях.
— Но его нашли у кустов рядом с домом старейшины!
Мое утверждение вызвало у Хина некоторое замешательство. Не испуг, а именно замешательство. Я бы даже сказал — оторопь.
— Рунцак Латислаф говорит неправду…
— Но разве я вас когда-нибудь обманывал?
— Нет… — протянул Хин.
— Тогда что значат твои слова?
— Как Мархуна могли найти у дома старейшины, когда мы с Лугом, покинув Бабука, видели его лежащим недалеко от своего жилища?
— Но ведь было уже темно!
— Мы видели его фигуру. И слышали, как он что-то мычал.
— А что он мычал?
— Мархун ругался и говорил, что скоро у него будет много «хуры» и что он
— Это еще ни о чем не говорит. Мархун мог встать и вернуться, например, к тому же Бабуку.
— Не мог. Он был сильно пьян. И ему незачем было возвращаться.
— А вы не могли ошибиться? Ведь вы тоже пили брагу.
— Умный квибл знает меру. Мы хорошо держались на ногах.
Итак, оказывается, Мархун был уже почти у своей сакли, но почему-то не отправился спать, а побрел в центр поселка. Интересно зачем? Марион еще вчера обратила на это внимание.
Я поднялся — мой собеседник поведал обо всем, что знал.
Конечно, я ни на йоту не приблизился к разгадке таинственного убийства, но сознание выполненного долга немного успокаивало меня. В конце концов, что мне оставалось делать? Следовать артикулам Наблюдательной службы. Я добросовестно посвятил часть своего времени на сбор информации, и не моя вина, что это темное дело до сих пор не раскрыто.
По пыльной тропке я двинулся к дому имуха Муши, решая, стоит ли тратить еще полчаса на бесполезный допрос Луга, ведь наверняка квибл повторит слово в слово показания Хина. Пока складывалась запутанная картина — Мархун после разговора с Бабуком поплелся домой, но потом зачем-то вернулся в центр поселка. Зачем? На аборигенов это не похоже. Они не имеют обыкновения бесцельно шататься в поисках удачи. А может быть, что-нибудь скрывается в словах самого Мархуна? Ведь что-то же он говорил о десяти кувшинах «хуры», о смехотворном стремлении стать старейшиной…
На площади Марион уже вовсю командовала тремя десятками туземцев, которые любопытства ради согласились принять участие в празднике… Еще два десятка аборигенов стояли поодаль и глазели на нескладные прыжки своих соплеменников вокруг костра. Однако желающих вступить в круг среди них находилось немного.
Это я настоял на том, чтобы привлечь к ритуальным пляскам исключительно добровольцев. Ведь насильственное приобщение к коллективизму могло навредить едва зарождающемуся чувству единения в труде и на охоте. Вот если понравится, тогда пусть присоединяются. Я не против.
Среди группы девушек я заметил Анту. Она несколько раз скосила глаза в мою сторону и пару раз улыбнулась. По случаю торжества на головах у женщин покоились венки, сплетенные из стеблей неприхотливого для местных широт злака.
Ванава величавой походкой подошла к валуну, который при избытке фантазии можно было принять за алтарь, и стала, срывая листики, бросать зачатки колосьев на отполированную поверхность камня. Женщины тут же затянули протяжный мотив. Песня мне была незнакома. Слова были настолько архаичны, что, полагаю, их не понимали и сами участники обряда. В общем, церемония шла своим чередом, и все это мельтешение перед глазами навевало на меня порядочную скуку — если бы я вознамерился зевнуть, ей-богу, вывихнул бы себе челюсть.