Стрельцы у трона
Шрифт:
– - Услал проклятый князек, продажная душа, наших-то, -- сказал Лопухин Прозоровскому, сжимая в бессильной злобе кулаки.
И оба поспешили обратно к царице, оставшейся теперь совсем беззащитной среди заведомых недругов там, наверху...
Наталья, видя бесплодность попыток, узнав, что матвеевских стрельцов успели удалить, в отчаянии опустилась на скамью и беззвучно рыдала, прижимая к себе перепуганного царевича.
Вдруг сквозь толпу пробился к ней Матвеев, только сейчас узнавший, что творится во дворце.
Поднялось смятение, плач.
Усталый, измученный Матвеев, спавший в одном из покоев терема Натальи, проснулся, вскочил и, поняв, в чем дело, кинулся к царю.
У маленькой двери уже стоял Гаден и спорил с часовыми, не пропускающими лекаря в опочивальню.
– - Прочь с дороги! Меня не узнали, што ли?
– - крикнул на них Матвеев.
Но хмурые стрельцы и не пошевельнулись, особенно, когда заметили, что Матвеев безоружен.
– - Как не знать, боярин. Да нам от самово государя приказ даден в энти двери никому ходу не давать. Так уж не погневись.
И бердыши стрельцов, которыми те перегородили обоим дорогу, не сдвинулись ни на волос.
– - Пустое вы брешете, собаки! Не мог царь... Пусти, говорят...
И Матвеев, толкнув сильно одного из стрельцов, ухватился за древко секиры, чтобы отвести его и очистить себе путь.
– - Ну, уж, нет... Ты не толкай, боярин! Гляди, лихо бы не было... Нам своя голова твоей дороже, -- грубо отрывая руку Матвеева от бердыша и отталкивая его назад, пригрозил стрелец постарше. И другой рукой потянулся к ножу, рукоятка которого виднелась из-за пояса.
Стиснув зубы до боли, заскрипел ими боярин, но -- делать было нечего.
Гнев, брань -- не помогут. Очевидно, тут что-то неспроста... Наглецы уверены в своей безнаказанности, если так поступают с ним, с другом самого царя, с родичем царицы.
Здесь времени терять нечего. Надо скорей, хотя бы дальними переходами, пройти к царю, узнать, что там делается.
И Матвеев кинулся назад.
Гаден за ним.
Обойдя двором, оба они едва пробились только в сени, где нашли новую толпу людей, возбужденных, враждебно поглядывающих на них.
И тут же в углу различили Наталью, окруженную своими боярынями.
Царица от рыданий была в полуобмороке. Царевич Петр громко плакал и тормошил мать, запрокинутая голова которой лежала на плече у старухи Нарышкиной. Сестра Авдотья и золовка Прасковья Нарышкина уговаривали мальчика, сами едва удерживая рыдания:
– - Помолчи, нишкни, желанный... Тише, Петенька... Дай спокой матушке... Видишь, тошненько ей... Буде... Ты уж не блажи...
– - Мама!.. Мамушка!.. Померла мамушка... Вон и не глядит... Пусть глянет мамушка... Мама!.. Мамка, глянь на меня!
– - упорно повторял ребенок, обливаясь слезами.
От крика и плача голосок царевича, всегда звонкий и приятный, звучал
Увидя Матвеева, царевич сразу рванулся к нему:
– - Дедушка... Сергеич, мамка помирает!.. Не дай ей помереть, -- вон глянь... Глянь!
– - трепеща и прижимаясь к боярину, залепетал ребенок.
Гаден приблизился к Наталье, стараясь помочь ей.
По его просьбе Авдотья Нарышкина пробилась на крыльцо и скоро вернулась с ковшом холодной воды.
Наталье обрызгали лицо, напоили ее, и царица стала приходить в себя.
Матвеев сразу понял, в чем дело, и не стал даже делать попытки пробраться в опочивальню к больному царю.
– - Слышь, государыня, перемоги себя... Я мигом за своими стрельцами спосылаю... Тут иначе ничево не поделать, -- шепнул он Наталье.
– - Нету, услали их, -- еле слышно ответила Наталья и снова залилась слезами.
– - Вернем, ништо... Пока царь жив, время не ушло... Вы, бояре, поберегите царицу, а я скоро назад, -- шепнул он Лопухину и Прозоровскому.
– - Ладно, делай, што знаешь... Мы уж тут...
– - ответил Лопухин.
Вдруг зазвучал колокольный перезвон. На крыльце послышалось движение.
Распахнулись двери, и показался сам патриарх, окруженный высшим духовенством, своими боярами и соборным причтом.
– - Господи... Вот защита Твоя!..
– - вырвалось с воплем у Натальи.
Не отпуская сына, она кинулась к старцу Иоакиму и, как птичка, бегущая под защиту от налетающего коршуна, -- укрылась под рукой пастыря, простертой с благословением над головой ее и ребенка.
Как бы против воли расступились все, кто раньше стоял стеной у дверей палаты, и пропустили патриарха в соседний покой, а оттуда и в опочивальню царя.
С патриархом прошла Наталья и царевич Петр. Снова послышался шум. Показалась другая толпа: шли сестры-царевны, дочери Алексея, со своими боярынями и ближней свитой, вели царевича Ивана его дядьки; Симеон Полоцкий шел со всеми.
Явились и царевичи "служащие", потомки Казанских, Сибирских, Касимовских царей, живущих при Московском дворе.
Матвеев стоял в нерешимости.
Идти ли ему за стрельцами или прежде проникнуть в опочивальню, посмотреть, что там произошло? Что стало с Алексеем?
Сразу у боярина промелькнула, мысль: уж если позвали патриарха, позвали детей всех, значит дело кончено. И силой ничто не поделаешь.
Решив так, Матвеев прошел с царскими детьми в опочивальню, в которой теперь было гораздо меньше народу, чем перед появлением патриарха. Незначительные люди выскользнули в соседние покои, в сени. Остались только главные бояре. Был уже уставлен аналой для патриарха, дымилось тяжелое кадило в руках у протодьякона...
Алексей лежал в агонии, с потемнелым лицом, как бывает у полузадушенных людей. Гаден, подойдя к постели, только мог печально сообщить окружающим: