Стреляй, я уже мертв
Шрифт:
— Я напишу моему другу Константину Гольданскому. Он подробно расскажет, что там происходит, а то я что-то не слишком доверяю тому, что пишут в газетах, — сказал Самуэль, пытаясь отвлечь внимание Каси.
— Россия сбросила иго тирана, мы должны это отпраздновать, — заявил Ариэль.
Они и в самом деле отпраздновали это событие, хотя и не столь радостно, как ожидалось. Война принесла слишком много бедствий, и одного лишь отречения царя оказалось недостаточно, чтобы вернуть людям покой. Никто, кроме Каси, не осмеливался повторять вслух, что отречение Николая II привело их на распутье: вернуться ли в Россию или забыть о ней навсегда.
Вскоре пришло письмо от Константина. Когда Самуэль распечатал конверт цвета слоновой кости с гербом Гольданских, он прочитал следующее:
«Мой дорогой Самуэль!
Мое сердце преисполнилось радости, когда я получил твое письмо. Катя все время жалуется, что ты совсем нас забыл, хотя я не устаю ей повторять, что никакие расстояния не в силах помешать нашей дружбе.
Когда ты получишь мое письмо, ты уже будешь знать, что в России идет гражданская война. Не то чтобы я считал неправильным, что царь отрекся от престола. Его правление было для России настоящим бедствием, и миллионы погибших, и страдания их семей — целиком на его совести.
Эта война — настоящее безумие, обеим сторонам она не принесет ничего, кроме новой боли, и едва ли поможет исцелить чьи-то раны.
Я не знаю, что ждет Россию, как не знаю, что будет со всеми нами. Ты знаешь, что я всегда тяготел к социализму, но теперь многие большевики внушают мне такой ужас, какого никогда не внушала царская полиция.
Мне очень жаль, но первыми жертвами этой войны стали именно евреи. Бездарное царское правительство посчитало их козлами отпущения и повесило на них вину за свои военные поражения. Вспомнив, что большая их часть проживает в губерниях, граничащих с Германией, их обвинили в том, что они шпионят на кайзера Вильгельма. Да-да, на кайзера, «обожаемого кузена Вилли» нашего царя. Как будто мало бед принесла нам эта война — по стране прокатилась целая волна еврейских погромов. Такое впечатление, что царь и великий князь Николай Николаевич решили устроить новый исход евреев, только уже не из Египта.
Ты знаешь, я никогда не переставал чувствовать себя евреем — возможно, потому, что я действительно наполовину еврей, а быть может, потому что мой любимый дедушка всегда стремился к тому, чтобы стереть различия между людьми, которые положила религия.
Сегодня многие русские евреи мечтают, чтобы революция победила и навсегда уничтожила память о ненавистных царях, которые принесли им столько страданий.
Я не знаю, что ждет нас в будущем. Как я сообщил тебе в последнем письме, я женился, и моя жена, Вера, уговаривает меня на какое-то время уехать в Швейцарию, но Катя отказывается ехать с нами, а я не хочу оставлять ее одну в таких обстоятельствах.
Да, я знаю, что Катя давно уже не ребенок, но по-прежнему чувствую себя ответственным за ее судьбу, поэтому я остаюсь здесь, не зная ни минуты покоя и не представляя, что принесет нам завтрашний день...»
Не успел Самуэль дочитать письмо, как Яков набросился на Касю:
— Теперь ты хоть понимаешь, что могло бы случиться, если бы я послушал тебя и сунулся бы в Вильно? Все те же еврейские погромы! Да-да, все те же погромы!
— Но ведь большевики победили, —
Яков ничего не ответил. Как бы ни тосковал он по России, теперь его родина — Иерусалим.
Декларация лорда Бальфура, подписанная в ноябре 1917 года, застигла их врасплох. Палестинским евреям было известно о симпатии, которая связывала доктора Хаима Вейцмана с британским правительством, однако им даже в голову не приходило, что эти симпатии так скажутся заявленных принципах, согласно которым бринацы соглашались создать в Палестине «национальный дом еврейского народа».
В Саду Надежды отметили это событие, хоть и не столь радостно, как победу большевицкой революции.
— Мы должны помочь британцам, — заявил Яков.
— И каким образом ты собираешься им помочь? Будем благоразумны, — ответил Самуэль.
— Разве ты ничего не слышал о Декларации Бальфура? Если Османская империя падет, европейские державы отдадут нам эту землю.
— Никто и никогда не отдаст нам эту землю, — возразил Самуэль. — Они лишь обещают, что мы сможем по-прежнему жить на ней.
— Нет, они обещают гораздо большее. Ты считаешь, что декларация вроде той, что выпустило британское министерство иностранных дел — это просто бумага? Неужели ты не думал, что Палестина вновь станет нашей родиной? Нас выгнали, у нас ее отобрали, а мы вернулись, — вспыхнули глаза Якоба.
— Но она уже наш дом. Разве мы не здесь? Но это не значит, что она может быть более, чем домом, это просто местом, где мы могли бы жить, — возразил Самуэль.
— Родиной, Самуэль, — ответил Ариэль. — Мы все надеемся вновь обрести потерянную родину.
— А я считал, что гораздо важнее другие вещи — такие как равенство, свобода... Я приехал сюда не для того, чтобы найти здесь родину.
— В таком случае, почему же ты приехал именно сюда, а не в какое-нибудь другое место? Так я тебе отвечу: ты приехал сюда потому, что все мы созданы из того земного праха, что пылится под нашими ногами, потому что это — наша родина, и наши души принадлежат лишь ей одной. И теперь пришло время возродить нашу родину, — настаивал Яков.
— Ты меня удивляешь, Яков, — ответил Самуэль. — Вот уж никогда не думал, что ты так на это смотришь. Мы называем себя социалистами, поскольку боремся за всеобщее равенство и мечтаем о свободе, где бы мы при этом ни жили, пусть даже вдали от родины.
— Но я всегда думал именно так. Я хочу, чтобы это земля стала родиной для моей дочери и внуков. Я не хочу, чтобы они скитались по миру, везде оставаясь чужими, чтобы их высылали из страны и чтобы от них шарахались, как от зачумленных. Здесь — наша истинная родина, сюда мы и вернулись, а иные из нас никогда ее и не покидали.
— Ладно, ладно, не будем спорить. Давайте лучше выпьем за Декларацию лорда Бальфура: большего мы от этих британцев и желать не могли, — вмешалась Кася, чтобы положить конец спорам. — А ты, Яков, мог бы нам объяснить, с какой это стати лорд Бальфур вдруг так расщедрился?
— Ну, насколько я знаю, доктор Вейцман и лорд Бальфур давно знают друг друга. Вейцман — очень важный человек в Англии: он профессор биохимии в Манчестерском университете. И он имеет весьма влиятельных друзей в высшем британском обществе. Говорят, он на дружеской ноге с самим премьер-министром, а также с Дэвидом Ллойдом Джорджем, с Гербертом Сэмюэлом и Уинстоном Черчиллем. Так что это весьма влиятельный человек.