Стреляйтесь сами, мазепа
Шрифт:
Выйдя на крыльцо гостиницы, господин в шинели обозрел поданную ему "карету" - саврасого мерина, запряжённого в узкие сани с верхом, возницу, согнувшегося на козлах почти у самого лошадиного крупа, и воскликнул недовольно: "Поедем далеко, а ты одет с прорехами".
– Мы привычные, - даже не обернулся кучер.
– Ты меня не понял: поедем очень далеко, - повысил голос подошедший.
– Так што, впервой што ли?
– Ну, гляди, - усмехнулся господин, назвал место, куда надо ехать и забрался в холодное чрево возка.
За городом, бойко проскочив пару вёрст печально известным каторжанским
Вознице ударами кнута и глухой бранью какое-то время удавалось заставлять её тащить сани, но скоро он и сам обессилел, натянул вожжи. "Спите?" - обернул потное, широкоскулое лицо к седоку, - Вертаться надо. Здеся, однако, ночами волки хороводы водят. Не отобьёмся". Господин вылез из возка, покачал головой: "Н-да, а в имение мне позарез как нужно. Есть туда другая дорога?"
– По реке можно. Но от неё всё равно никак - страсть как снегу много. И сейчас, гляди, - мужик поднял кнутовище вверх, - Метель идёт. Вертаться надо, ваше благородие, страшно.
– Хорошо. Выбираемся на тракт. Оттуда попробуешь рекой к Царской засеке выехать, а там я пешком дойду.
– Не поеду, господин офицер, лошадку жалко.
– Дурак, три рубля плачу, экие для тебя деньжищи!
Чёрные створки рта кучера дрогнули в заиндевелой бороде, по щеке скользнула слеза: "Не невольте, барин, детки у меня, помёрзнем ведь до смерти".
– Становись к запяткам и рви сани сзади, я с уздой сам управлюсь, - зашипел господин и сунул под кушак возницы дуло тяжёлого "Смит и Вессон".
Небо на глазах темнело, крылось седыми космами, нижние концы которых уже цеплялись за верхушки елей. Стал постанывать лес.
– Наддай!
– зычно разносилось по округе.
– Шайтан тебя раздери, - шепталось за кибиткой.
– Раскачивай, раскачивай!
– орал встрёпанный, потерявший фуражку седок, - Влево, влево выдёргивай. Стой! Теперь вправо давай!
Отдохнув, начинали снова. Матерились, скрежетали зубами. И били, били измотанную лошадь. Мужик заплакал, когда в снежной замяти выяснились вдруг сбившиеся табором сани. Знал по опыту: направляющийся в город обоз, опасаясь быть разорванным метелью, станет здесь на ночёвку. Вон, и костры уже дымят, люди снуют. Повезло, кажется.
– Поди, поищи хлеба, и выпить чего, - сунул деньги вознице офицер, - Согреемся и дальше двинемся.
Однако возок больше с места не стронулся. Поджидая ушедшего искать провизию извозчика, господин из "Ямской", имени которого мы так и не узнали, устало забылся в ознобной дремоте. Ему не позволили воспользоваться оружием, на которое он, в общем-то, всегда рассчитывал. Навалились сразу двое - ражие, тяжелые. Прижали, запрокинули голову. Свинцовые пальцы обхватили шею и не отпустили нужное время. Тело вытянули для удобства из возка, раздели до исподнего, оттащили в темень и быстро прикидали снегом. У дальнего костра долго ругались, деля найденное в карманах убитого. Потом пили водку и слезили песню о тяжёлой ямщицкой доле.
* * *
Ночь. Уснувшая улочка. Земская больница. В ней - чистенькая
– Положено, Тараканов, смирись, - брякнул шашку на тахту служивый, - Который уж год лодырем здесь сидишь, а всё не раскорячишься башкой своей, что начальство строго требует осматривать таких и доклад представлять. Вдруг беглый он, а может и хуже ещё кто. Эй, вы там, заноси.
Дворники, не очень церемонясь - за руки - за ноги - втащили босого стонущего человека.
– Вишь, как обделали бедолагу. Замерзал под трактиром. Шевелись, Тараканов, лампу ближе давай, а ты лицо ему от волосьев освободи, - бася, склонился над босяком урядник, - О, да это ж Васька татарин, извозом у "Ямской" промышляет. Знаю я такого. А ну, вывёртывай его из лохмотьев, всё, что найдёшь, сюды складывай. Что это?
– удивился, - Деньги? Ну-ка, пошли отседова, - махнул дворникам. Подумав, вышел следом, - Не болтать!
– зыркнул свирепо, - Понадобитесь, призову.
Санитар задрожавшими вдруг руками разглаживал листы купюр: "Сто десять, Ларион Ульяныч, откель столько?"
– Давай сюды, разберёмся.
Тараканов, передавая деньги, зашептал просяще: "Ларион Ульяныч, а может того, разделим не поровну. Могилой молчать буду".
– Знаю я тебя, худоротый, тут же к лавке припустишь. А где водка, там язык, что бабий ухват в печи грохочет. Осмотри Ваську и смажь его, чем есть.
Городовой присел к столу и зашелестел купюрами. Санитар сделал ещё одну попытку: "Десять рублёв всего, Ларион Ульяныч, за Христа ради прошу!" Полицейский одёрнул его взглядом: "Начальству сообщать надобно. Тут недавно артельщика Маругина с убивством ограбили. Не оттуда ли денежки, а, Тараканов?"
Зря не поделился Ларион Ульяныч. Ну, дал бы больничному прощелыге пяток целковых - много ли, если подумать?
– тот после недельного загула и не вспомнил бы, откуда богатство такое на него свалилось. А сейчас - высокий кабинет, сухое лицо ротмистра. Судом пахнет. Эк, неладно-то.
– Деньги, Громыхайло, меня мало интересуют, не тряситесь. Их вы обязуетесь вернуть в казну до копеечки, не правда ли?
– Мазепа ногтем мизинца приоткрыл одну из лежащих на столе папок, - Сколько там у нас изъято у пострадальца в действительности? Ага, сто десять рублей. Вы же указали в донесении только десять. Браво!
– Бес попутал, ваше высокоблагородие, заступитесь!
– Верю, голубчик, истинно верю, - Иринарх Гаврилович был в прекрасном расположении духа, издевательски иронизировал, - Санитар показал, что предлагал вам скрыть найденное у несчастного, но вы остались тверды в отправлении своих обязанностей. Благодарю за службу!
– Рад стараться!
– рявкнул городовой.
" Боже, какое ничтожество, с кем приходится иметь дело", - выругался про себя Мазепа и нажал кнопку звонка.
Вошёл инспектор охранного отделения Щекутьев.