Стреляйтесь сами, мазепа
Шрифт:
Выслушав приказ исправника, Гусынин вытащил бумаги из походного баульчика, переписал указанных казаков и, несколько помявшись, спросил у "их высокоблагородия", какие будут указания насчёт офицера. Тот нахмурился:
– Ты что, душа казённая, меня повторять заставляешь. Поручик, - подозвал Цезаря, - Изложите крапивнику, и подробно, обстоятельства вашей встречи с преступником, - и пригрозил Гусынину пальцем, - Всё оформить надлежащим образом и подписать.
"И ведь мне пришлось тогда, - сокрушенно думал сейчас Алымов, - Рассказать желтоглазому не только частности нападения на меня, но и куда, и зачем я ехал, как давно знаком со стариком Угрюмовым и его дочерью. А зачем он, подлец, выспрашивал: кто бывает
Вечером, прибыв к дому "хозяина" Чёрной слободы, Цезарь заметил у ворот несколько выездов, на которых дремали кучера, и с тревогой спросил встретившего его служителя, по поводу чего сегодня такой сбор у Григория Платоновича? Тот только развёл руками и пошёл докладывать. Спустившийся через несколько минут в вестибюль Калетин, хохотнул:
– Да господа гласные городской думы у меня. Прожекты свои по учинению в слободке заведений разных привезли. Думают, дураки, что я денег им дам для обзаведения собственных делишек. Сейчас я их выпровожу, и Людмила нам кофе сварит.
– Ну, так с чем пожаловал, друг сердечный, в столь неурочное время?
– спросил, когда они уселись у камина.
Алымов сделал глоток ароматного "Мокко", отставил чашку:
– Поплакаться приехал, Гриша. Надоело всё. Или запутался я. Ком какой-то в душе: цирк перестал удивлять, Ольга замуж вышла, раны болят.
– И ты хочешь, чтоб я тебя утешил? А ведь говорил я тебе, что зря ты тогда братца своего прожигу пожалел и рысаков у него выкупил. Он сейчас, небось, в Москве деньги на баб спускает, а ты тут от забот худеешь, - Калетин недовольно покачал головой, - Запутался он. Ладно, с цирком ещё что-то можно придумать, но вот Ольгу из сердца твоего я вынуть не могу. И ещё скажи мне: а к трещётке Жирмунской ты зачем ходишь?
Алымов от неожиданности вздрогнул:
– Господи, ну это ты откуда знаешь?
– Ах, Цезарик, Цезарик. Я бы ещё понял тебя, свяжись ты с распоследней шлюхой из жёлтого дома мадам Дюшон, но с дамой, которую облизывает жандарм Мазепа, уволь!
Алымов побледнел и попросил Калетина объясниться, иначе... Григорий Платонович не меняя позы и выражения лица, хлёстко осадил друга:
– Горячиться можно, но зачем же кипеть, Цезарь? Ты знаешь, что осведомители у меня есть везде и информация о "весёлой вдове", к сожалению, верная. Уезжай ты отсюда. На курорт, например. Раны подлечишь. А то в столице осядь. Мне там верный человек нужен. И денег я тебе дам.
Цезарь, успокоившись, посмотрел в глаза Калетину:
– Спасибо, Гриша, но куда я от своих коней. На конец апреля назначен показ новой программы. Как я это брошу?
– он помолчал немного, - У меня к тебе ещё одна просьба. Друг у меня пропал. Поехал к Угрюмовой с моим поручением и вот уже четвёртый день, как нет его. Пошли своих узнать. Я, сам понимаешь, к встрече с Ольгой не готов.
– Не переживай. Завтра Кукиш узнает, где твой друг.
Через день Григорий Платонович сам приехал в цирк. Без обиняков сразу сказал Алымову, что друг его в усадьбе не появлялся и денег, стало быть, никаких хозяевам не передавал:
– Кукиш своим видом испугал их там до смерти. Пускать вначале не хотели.
– В "Ямской", Гриша, в "Ямской", - потерянно протянул Цезарь, - Сорок третий номер. Но ты, знаешь, меня тут другое беспокоит, вернее, другая. Морда одна.
– Не тяни, - приказал Калетин.
– Приказчик купца Босоногова. Я же, Гриша, прости меня, господи, за оплошность мою, из его винной лавки в тот день Сергею записку написал и поручил отнести её в гостиницу мальчишке рассыльному. А тут вспомнил вчера, что приказчик-то босоноговский, Гусынин по фамилии, ещё до войны в полиции служил. И, помнишь, я тебе рассказывал о нападении на меня у Аремзян?
– Он тогда пояснения мои записывал. Точно он.
– Правильно мыслишь, штабс-капитан, - одобрительно кивнул Калетин, - Приказчика пригласим рассказать о своём прошлом и настоящем. Но, друг мой, я почему-то думаю, что охранка тут ни при чём. Ну, зачем им далёкий от политики отставной офицер? Чую, деньжата здесь, как опята осенние, какого-то грибничка привлекли. Сумму, кстати, какую повёз твой Сергей? Полторы тысячи? Вот!
– Григорий Платонович почесал своё горло, подумал немного и неожиданно спросил, - Слушай, Цезарь, а не мог ли твой гость сам прибрать эти деньги, да и махнуть с ними в свой Омск?
Судя по лицу Алымова, вопрос его оскорбил:
– Ты, Калетин, видимо, забыл, что такое мужская дружба и офицерская честь. Мы с Рябцевым в китайских гаолянах рядом под пулями стояли, и именно он вытащил меня, раненого, когда японцы накрыли нашу батарею.
– Прости, друг, я, действительно, становлюсь циником. Но, линия моих раздумин проста: если твой Рябцев убежал с деньгами, значит, он жив. А ежели нет, то, дай бог, чтобы было не так, как я подозреваю.
Они холодно расстались. И каждый потом поступил по-своему: Алымов заявил в полицию о пропаже товарища, а Калетин запил "горькую". Через пару дней, однако, приведя себя в порядок, зашёл в биллиардную, где коротали время его "соратники". Оглядев расстановку шаров на столе, взял у одного из играющих кий: "Дай-ка, Миша, я "седьмого" в середину заложу и "третьего" за ним следом. А ты, Северьян, пойди, проветрись, я за тебя закончу". Когда Северьян вышел, Калетин поставил кий в пирамиду, вытер намелённую уже руку и повернулся к знакомому нам продавцу лекарств от мужских болезней:
– Михаил, я, конечно, извиняюсь. Но! Мне кажется, помогая лечить чужие геморрои, ты совсем забыл о женщинах. Не рано себя в монахи записал? Смени завтра своё хламьё, - он подёргал на "рыжем" жилетку, - Трость в руку, котелок на голову, и нанеси визит своей Люське Давойтис, прошу прощения - мадам Дюшон в её лупанарий.
Рыжий отшатнулся:
– Это зачем ещё? Не поеду я к энтой стерве, Григорий Платоныч, хоч режьте.
– Поедешь, - твёрдо отрезал Калетин, - Терзать её уже немолодое тело тебе не нужно. Руками поработать требуется: вот тебе пистолетик, пристрой его в её интимных апартаментах, да так, чтоб потом - в нужное время - отыскать его можно было. И сделай всё тихо, без скандалов и мордобоя. Понял?
– А одеваться-то "гусаром" зачем? Я, бывало, без фрака в одних кальсонах к ней заявлялся.
– Миша, - укоризненно посмотрел Калетин, - Если ты притащишься туда в нижнем белье, то швейцар мордой вперёд спустит тебя с лестницы. Времена меняются. Это вчера Люсьен мелким воровством пробивалась и, думаю, даже чулок приличных не имела, а нынче она - дама вся с претензиями. И мужиками бедными стала брезговать. Поговаривают, что сам вице-губернатор тайно посещает её "богадельню". Поэтому, Миша, приличия нужно соблюсти. Да и дело сделать легче будет, если ты явишься к ней не облезлым псом, как раньше, а соколом с золотыми перьями.