Стретч - 29 баллов
Шрифт:
Дыхание Барта пахло мятой. Он был помешан на личной гигиене. Личная гигиена — уродливая сестра необузданной агрессии. Барт отступил назад.
— И последнее, Фрэнк. Не вздумай идти к легавым. У нас куча людей, которые горят желанием устроить тебе подставу.
— Как это? Я действительно…
Барт начал загибать пальцы.
— Три месяца брал деньги из банка, иногда по пять тысяч в неделю, все наличкой, без записей. У них есть видеозаписи из банкоматов и кассовых залов, у меня везде приятели. Тебе крышка.
— A-а,
— Дошло.
Барт распрямился, потер лицо ручищами-отбивными.
— Барт, могу я тебе задать пару вопросов?
— Только быстро.
— Как та меня нашел сегодня утром?
— Ребят в «О’Хара» проинструктировали, чтобы тебя высматривали. Мы знали, что ты рано или поздно появишься.
— Какой дебил.
— Все?
— Последний вопрос. Как ты умудрился разориться?
— Я не разорился. Это — маневр.
— Значит, тебе эти сорок штук не нужны вовсе?
— Не говори глупостей, Фрэнк.
Я подумал и сунул руку в карман пальто.
— Кстати, Барт, у меня для тебя есть подарок.
Я вытащил карикатуру Сэди, где Барта пялил в зад дьявол. Он посмотрел на нее и только покачал головой.
— Это я нарисовал.
— Ну, Фрэнк..
Барт тщательно задернул шторы, чтобы в комнату не проникал ни один луч дневного света, и вышел из комнаты. Брайан встал, расправил плечи и взял дубинку с фальшивого дивана.
Я успел подумать о трех вещах Во-первых, что смогу перенести все, лишь бы не раскрошили зубы. Во-вторых, спасибо тебе, господи, что все кончилось. В-третьих, что воистину больше всего на свете я ненавижу Селин Дион.
Ноль
Брайан сделал свое дело тщательно, не пропустив ни одной части тела. Работа профессионала — не искалечил, но и места живого не оставил. Когда я очнулся в больнице, правая рука была на перевязи, лицо в тампонах и пластыре, в груди саднило при каждом вдохе, ноги опухли и затекли. В приступе паники я ноющей от боли правой рукой пересчитал зубы — все на месте. Меня переодели в пижаму. Пижама пахла грудными младенцами и прачечной. На соседних койках никого не было — просто чудо, — зато чуть дальше в палате кипела бурная деятельность, как на автовокзале в Дели. Люди толкались, слонялись, чихали, кричали и плакали. Благослови, господи, общественное здравоохранение, сокровище нации, твою мать.
Я попытался вытянуть шею и посмотреть на часы. Брайан и до шеи добрался. Не пренебрегая мелочами, он сделал так, чтобы я мог только ворочать глазами, и любое другое движение причиняло боль. Уставив глаза в горчичного цвета потолок, я начал тихо смеяться. Грудь разламывало от боли, отчего позывы на смех только усиливались. В поле зрения появилось лицо чернокожей медсестры. Табличка, пришпиленная на пышной груди, сообщала, что сестру зовут Крессида.
— Боже, сэр, у вас нет повода для смеха.
— Который час?
— Почти
— Что здесь делают все эти люди? У вас тут как в лагере для беженцев.
— Пришли навестить друзей и близких, это не запрещено. К вам тоже, наверное, скоро придут.
— Мне бы вашу уверенность.
Сестра поправила мою постель и положила холодную ладонь мне на лоб.
— Что с вами случилось?
— Полез в драку и проиграл.
— Да-а, дела…
— По правде говоря, я даже ни разу его не достал.
Сестра укоризненно хмыкнула и разгладила рукой свою грудь.
— Ничего страшного. Одни синяки и ссадины. Есть хотите?
— Нет. Как я сюда попал?
— Вас нашли у входа в приемный покой. Какая-то добрая душа сжалилась.
— Имел я такую доброту.
— Однако, сэр, не могли бы вы не ругаться?
— Извините, сестра.
— Еще вопросы есть? А то мне пора идти.
— Как долго меня здесь продержат?
— Два-три дня. Правую руку нужно немного прооперировать. Как вас хоть зовут? При вас не было никаких документов. Вы для нас прямо загадка какая-то.
— Фрэнсис Дин Стретч.
Сестра черкнула имя в блокноте.
— Адрес?
— Ха. Нет у меня адреса.
— О господи.
Беседа мне нравилась, она текла естественно, по-домашнему. Мне захотелось, чтобы Крессида пригласила меня в гости. Такая мысль, похоже, не приходила ей в голову. Интересно, а член мой она видела? Я быстро потрогал его рабочей рукой, чтобы проверить, не успел ли Брайан и там навредить. Орган пребывал в некотором смущении, но вроде бы не пострадал.
— Сестра, пока вы не ушли, не могли бы вы принести бумаги и пару конвертов с марками?
— А может, вам лучше воспользоваться телефоном? Вы же ходячий больной, вам это известно?
— Нет, я хочу написать письмо, точнее, три письма.
— Конечно. А деньги у вас есть?
Я не поверил своим ушам.
— Кажется, мелочь в штанах завалялась.
— Я проверю и распоряжусь, чтобы принесли.
Я решил, что настало время для честных, униженных извинений, и чувствовал себя Шекспиром на склоне лет. Душу переполняла тяга к покою и примирению. Интересно, позволительно ли мне, обидчику, раздавать прощения? Я решил, что позволительно, надо только насыпать на голову побольше пепла.
Времени оставалось мало. Если не поспешить с отправкой, то письма дойдут до получателей, когда меня уже выпишут. Меня устраивал только эпистолярный жанр — в отличие от телефона и разговора с глазу на глаз он позволял избежать расспросов и до минимума сводил возможность ссоры.
Другая медсестра, австралийка с рыхлым телом и щелястыми зубами, принесла писчую бумагу и сказала, что займет мне фунт, чтобы я мог расплатиться. Из моих шмоток они натрясли только сорок девять пенсов, что было на шесть пенсов больше, чем я ожидал там найти.