Стук тыгдымского коня
Шрифт:
Усмехнувшись, Никита набрал номер.
– Алло.
– Привет, Лилек.
– Кто это? Я Вас не знаю.
– Ну, хватит тебе дуться уже. Я тут звоню, весь такой на крыльях любви и соскученности.
– А ты, че, орел что ли? Крыльями размахался.
– Ага. Не просто орел, а орлан тире великолепный, - Уханов задел трубкой синяк и болезненно зашипел.
– Ты че там пыхтишь, орел? Не тот ли Вы орел, который болел постоянно?
– Не-е. Тот орел совершенно другой. Слушай, я к тебе хочу.
– Да ты чо! Вот счастья-то мне нападало. Полторы недели ни слуху, ни духу, а тут нате вам. Машка Пеструхина
– Кто это?
– Трубку положу.
– Подожди. Не надо ничего класть. Пеструхина - это совсем не то, что ты подумала. Это абсолютно левый момент в нашей истории. Я вот вечером тебе объясню, и ты поймешь, что не права. Ты главное только сразу не прогоняй. Не прогонишь, ведь? Нельзя, потому что. Пожалуйста. Я ведь каждый день о тебе. И только ты. Я рвался и горел.
Мечтал и витал. Но роковые обстоятельства чинили мне препоны и козни. Знаю. Скотина я. Хоть и не виноват, но да. Скотина. Пинайте меня все. Я трубку грызу в чуствах. Мне стыдно. Я плачу и каюсь. Только не говори "нет". Я молю и взываю к искрам.
– Врун, брехло и гад. Представила сейчас, какую ты невинную морду скроил. Если и встречусь, то только, чтобы заехать по ней.
– Лилечка, ты - чудо. Целую глазик и запястья. Пока. Пока.
Хлопнула входная дверь.
– Никит ты приехал?
– спросила вернувшаяся с работы мама.
Блин. Уханов потрогал синяк. Валить надо, пока не заметили и не затеяли допрос.
– Мам, я ухожу. Мне срочно надо, - скользнув в коридор, он судорожно начал искать ветровку.
– Поешь сначала.
– Я ел.
– Что ел?
– Там, в холодильнике.
– У него фи-и-ингалище, - радостно вклинилась в разговор Даша.
– И поэтому он сейчас с Лилькой пойдет бить морду какому-то детородному органу.
А-а-а. Вот казявка маленькая. Ладно, хрен с ней с ветровкой. Никита не стал дожидаться реакции, и, хлопнув дверью, убежал из дому. За калиткой поправил наспех одетую обувь, и дальше пошел уже не спеша. Напротив, возле дома на лавочке сидел сосед Руслан Мамаев с девушкой. Вокруг толпилась группа подростков. Никита подошел поздороваться. Мамаев пожал протянутую руку, и продолжил рассказ:
– Сидим дальше в казарме. Из офицеров - один дежурный только. Лейтенант напуганный. Прожектора нам ночью все расстреляли, технику сами раскурочили, чтоб не угнали. Оружия нет. Черемуха только просроченная и распиратоы. Жрать нечего. Мандарины одни неспелые. А тут и грузины подоспели. Кто с ППШ, кто со Шмайстером, даже Максим притащили. Офицеров давайте нам, орут. Нету отвечаем. Лейтенанта спрятали сразу. Абхазы пидарасы орут. Армия с нами. Оружие отдавайте. В ящиках лежит, отвечаем. Они туда а там ломы, лопаты. Уехали. Часа не прошло Абхазы налетают. Та же песня. Грузины пидарасы, абхазы молодцы. Оружие отдавайте. Показали им ящики волшебные. А к вечеру ротный пришел. Отпустил летеху. Беги говорит. Семью спасай. Только форму сними. А у самого кровь горлом. А нам приказал лопатки саперные точить. Мда. Ночью они нам и пригодились. Хорошая штука. Голову как арбуз колят.
Глаза у Руслана вдруг заблестели, и он, потянувшись, взял в руки гитару, стоявшую возле забора.
– Как в сорок пятом наши деды шагали
По этой грязной и пыльной земле,
И им под ноги цветы бросали
Спасибо, солдат. Конец войне.
Но, видно, люди те позабыли
Фугасов вой, и ребячий крик,
Давно уж людям не снятся войны,
Давно уж солдат пришел с войны.
– И главное, меньше, чем за год все поменялось. Я ведь поначалу думал, в рай служить попал. Везде улыбаются, в гости тащат. Насуют чачи, персиков, винограда. Девать некуда. А потом началось. Золдатен. Оккупанты. Один прицепился, почему у меня СА на погонах. Советская Армия, - говорю. Нет, - отвечает. Ты - советский аферист. Козел носатый. Э-эх.
– На всех заборах читаем внятно:
Солдат Иван, уходи обратно,
Солдат Иван, уходи с дороги.
И снова, снова бутылки в ноги.
В нас камни били, и в нас стреляли,
В нас, как в мишени, ножи метали,
А мы все стояли, не отступали,
И только молча приказа ждали.
– А ведь только бы сказали. Голыми руками бы шушеру развеяли. Нет же. Сидели и смотрели. Только отбивались,и то на свой страх и риск.
– Старушка-мать от слез слепа,
Убили сына из-за угла,
И ей никто не даст ответ,
За что он погиб в девятнадцать лет.
А он был такой хороший парень,
И для девчонок на гитаре шпарил...
– Эй, ты чего, - Мамаев повернулся к девушке.
– Плачешь, что ли? С ума сошла. Вот я рядом. С тобой.
Уханов потихоньку отошел на дорогу. В планах у него было еще зайти к Лепехину.
– По дороге катит телега,
А в телеге сидят дембеля,
У дороги старая дева,
Из телеги такие слова:
– Отслужил, слава тебе, Господи,
Отслужил, Господи, слава тебе,
Сла-ава тебе, Го-осподи, - доносилось вслед.
Лепехин с братом возились во дворе, мастеря загон для поросят. Увидав Никиту, Сашка воткнул топор в доску, и подошел к нему.
– В Куваевке был?
– поинтересовался Уханов, разглядывая синее лицо друга.
– Да нет, - Сашка утер пот, и кивнул в сторону стоящего у двора КАМАЗа.
– Папахен удружил. Возвращался он с рейса, и занесло его за каким-то в Лещевку. Еще и приспичило покупать там в ларьке себе, а продавцы его обсчитали. Батя и так с ними, и сяк, а они послали его подальше и ржут сидят. Ну, ты моего знаешь. Нежный и обидчивый. Прыг в КАМАЗ, и разнес ларек к ядрене фене. Хорошо хоть продавцов не подавил. Приезжает довольный, ставит КАМАЗ на прикол, и в запой. Хозяин ларька обозлился, конечно, пробил машину по номеру, и в гости. Я как раз из города приехал. Сижу, курю, никого не трогаю. Они мне: -Твой КАМАЗ. Мой, говорю. НУ и получил тут же в репу. Завтра стрела у нас.
– Много хотят?
– Угу. Просят не по-детски.
– Серьезные?
– Шелупонь. Ты же был в этой Лещевке. Дыра та еще. Рядом Плетневка совсем зачуханная. Стратегического значения не имеет. Серьезным там не интересно. Я справки навел. Четверо там рулят. Фюрер ихний продал бабушкин дом, и поставил ларек. Купил себе пестик газовый, расточил под мелкашку, и гоняет по округе пальцы веером, сопли пузырем, на ногах фигульки.
– Понятно.
– Я еще Питона подтянул. Думаю одолеем супостата.